опыт парижского школяра, полученный, между прочим, не только в классах. Русскому юноше приходилось самостоятельно познавать разные стороны жизни, делая это тайком от своих опекунов. О его рано проявившейся страсти к театру и книгам уже упоминалось. Столь же притягательными для него оказались старейшие городские «ярманки» (ил. 27) — осенняя Сен-Жерменская и весенне-летняя Сен-Лоранская. Не только торговцы со своими «мелошными» и «драгоценными» товарами манили сюда парижан и «приезжих иностранных господ», объяснял Каржавин, толпы «любопытнаго народа» стекались на увеселительные представления («позорища»), где «играют комедии, показывают зверей диких, и всякими шутками и веселостьми привлекают к себе денги». Там же для удовольствия зрителей «по всем местам расставлены кофейные домы, которые наполняются безпрестанно всяким народом, желающим слух свой насладить веселою музыкою, как вокалною, так и инструменталною, или приправить вкус свой приятнейшими напитками; а ночью иллуминованы бывают белыми восковыми свечами, которые горят в хрустальных паникадилах <…>»[320]. Судя по этим живым описаниям, атмосфера ярмарок и особенно «кофейных домов» была ему хорошо знакома. Понятно, почему в письмах к отцу, наполненных постоянными жалобами на безденежье и недостаток личной свободы, молодой человек избегал касаться этой стороны своей жизни. Между тем он мог быть свидетелем грандиозного пожара, полностью уничтожившего Сен-Жерменскую ярмарку (ил. 28). Это памятное парижанам событие не обошел в своей статье «Париж» Жокур, писавший по горячим следам (русский перевод 1770 г.):
Место, где производилась славная прежде ярмонка святаго Германа, <…> состояло из многих покрытых алей, расположенных в четвероугольник, простой и старой плотничной работы, наполненном в пост лавками, иногда же играми и зрелищами. Улицы сего места, которых было семь, весьма наполненныя народом и весьма узкия, были в перекрестках; но деревянное строение, лавки, товары, вещи, все без остатка сгорело в приключившийся пожар 17 марта 1762 года; в чем может себя укорить главная Полиция сего города[321].
Ил. 28. Пожар на Сент-Жерменской ярмарке в ночь с 16 на 17 марта 1762 г.
Одной из ярких примет повседневной жизни Парижа XVIII века стали пешие прогулки по городу, которые пришлись по вкусу парижанам всех социальных групп, включая аристократов. В альбоме Каржавина упоминаются няньки, выгуливающие по вечерам на Королевской площади (совр. place des Vosges) детей «из всех соседних больших господских домов» (№ 10), а в описании Пале-Руаяля — любимого места фланирующих парижан — Каржавин воссоздает пошаговый маршрут, по-видимому, не раз проделанный им самим, как бы визуализируя новый парижский обычай: «вход с улицы», «первой двор», «другой двор», потом «решотка, чрез которую вход в сад» и, наконец, «сад и басеин [фонтан]», а в восточном крыле дворца — «оперный дом» (№ 2). Знаменитый театр парижской Оперы в Пале-Руаяле (ил. 29) сгорел 6 апреля 1763 года[322], юноша посещал его не раз вопреки строгим запретам своих наставников, чем, судя по всему, немало гордился. Описание Пале-Руаяля в альбоме завершается характерной каржавинской припиской: «Ныне совсем не то».
Адреса, люди, дворцы, чердаки
В Париже Каржавину пришлось сменить немало адресов, многие из них были связаны с левым «университетским» берегом, что не удивительно. И хотя самый первый его парижский адрес нам неизвестен, с большой долей вероятности можно предположить, что дом, где он мальчиком жил со своим дядей Ерофеем Никитичем, также находился в квартале Сорбонны. Здесь, на холме Св. Женевьевы с запада на восток пролегала улица Сент-Этьен-де-Гре[323], где располагался старинный университетский коллеж Лизьë (Торси), в который дядя определил «Федюшу»; вряд ли бы он отправил малолетнего племянника получать знания далеко от дома.
Ил. 29. Пожар в театре Пале-Руаяль, 6 апреля 1763 г.
С декабря 1756 года, по воле опекуна Каржавина, Эриссана, коллеж Лизьë был заменен на учебное заведение господина Савуре на улице Копо (rue Copeau, по названию одноименного холма), а через пять лет — на коллеж Бове на улице Сен-Жан-де-Бове (Saint-Jean-de-Beauvais, по названию церкви). Последние три года учебы Федор проживал в пансионе Вовилье. Покинув его в 1763 году, он находил приют то в доме астронома Ж.-Н. Делиля, то у русского посланника князя Д. А. Голицына на улице Сены (rue de Seine)[324], то у графа С. В. Салтыкова на Вандомской площади. Наконец, в мае 1764‐го вновь перебрался на левый берег, где поселился сначала у Терезы Божар («Therés Bogear») «в улице St. Andre des Arts»[325] (улица святого Андрея с ремеслами) в квартале Сен-Жермен, а затем в доме уже упоминавшейся Франсуазы Карбонье. Она жила на той самой улице «святого Степана Дегре» (Сент-Этьен-де-Гре), знакомой Каржавину с детства. Именно оттуда 1 мая 1765 года «в 5 часов пополуночи» он отправился на родину[326].
Имена людей, с которыми, так или иначе, ему приходилось соприкасаться в Париже, появляются на страницах альбома нечасто, хотя круг общения «русского парижанина» был достаточно широк и неоднороден, поскольку зачастую складывался в силу не зависящих от него обстоятельств. В этом смысле весьма показателен комментарий Каржавина к гравюре с изображением Вандомской площади (№ 8), где упомянуты сразу трое его соотечественников, проживавших в 1760‐е годы в Париже. Это русский посланник граф Сергей Васильевич Салтыков (1726–1784/5), священник посольской церкви Кирилл Флоринский (1727/1729–1795) и студент медицинского факультета Григорий Федорович Соболевский (1741–1807).
Аристократическая Вандомская площадь, созданная на рубеже XVII и XVIII столетий в честь Людовика XIV, — замечательный образец градостроительного искусства Жюля Ардуэн-Мансара, архитектора купольной базилики Св. Людовика при Доме Инвалидов. Он окружил площадь «великолепными», по определению Каржавина, однотипными домами в неоклассическом стиле с характерными слуховыми окнами. В одном из этих домов жил С. В. Салтыков, «и я жил у него по милости отца Кирила Флоринскаго», (№ 8) — записал Каржавин.
В практике кратковременного проживания «студентов миссии» в домах русских посланников нет ничего экстраординарного. Из письма Федора к отцу от 15/26 ноября 1763 года известно, что помимо него на тот момент у посланника проживало еще несколько человек[327]. Позже он уточнял, что «живет» на Вандомской площади «с 17 мая 1763 г.»[328], из чего можно сделать вывод, что в момент написания письма (весна 1764) он там еще оставался. Вряд ли пути студента миссии Каржавина и графа Салтыкова (бывшего фаворита великой княгини Екатерины Алексеевны) сколько-нибудь тесно пересекались. Хотя не исключено, что определенную роль в судьбе юноши хозяин роскошного особняка на Вандомской площади мог сыграть невольно, даже того не подозревая.
Недолгое пребывание Салтыкова в роли российского посланника в Париже, куда он был назначен в июле 1762‐го, но прибыл только в январе следующего года,
