нельзя назвать успешным. Фактически уже с февраля рескрипты из Коллегии в Париж посылались на имя поверенного в делах князя Д. А. Голицына[329]. В августе Салтыков, чью фигуру окружали скандалы[330], был отозван с назначением сначала в Регенсбург, затем в Дрезден (куда он так и не выехал); отъезд затянулся почти на год из‐за многочисленных долгов экс-посланника. Между тем слухи о его «похождениях» просачивались в парижскую прессу и доходили до Петербурга. Одновременно «плохие слухи» стали распространяться и о Федоре[331] — совпадение, скорее всего, случайное, но молодому человеку пришлось всерьез оправдываться перед отцом, жалуясь на происки своих недоброжелателей в Парижской миссии[332]. Гневные, «полные желчи» письма Василия Никитича с обвинениями сына в «мотовстве» до нас не дошли, и можно только догадываться о подлинной сути обвинений, которые ему предъявлялись. Но не могла ли скандальная репутация Салтыкова в Париже каким-то образом бросить тень на проживавшего в его доме студента миссии? — вопрос пока остается без ответа. Нам известно лишь, что весной 1763 года устройством жизни Каржавина, который закончил свое обучение и приступил к службе в канцелярии Парижской миссии, занимался его духовник, священник посольской церкви Кирилл Флоринский.
Фигура отца Кирилла, «по милости» которого восемнадцатилетний Федор оказался обитателем одного из «великолепных» домов на Вандомской площади, сама по себе достаточно колоритна. Сын казака Переяславского уезда, обучавшийся в Киевской духовной академии, он был взят в певчие ко двору императрицы Елизаветы Петровны, что предвещало неплохую карьеру. Но вскоре молодой человек оставил это место и некоторое время посещал лекции по физике (!) в Академии наук. Наконец, 18 августа 1759 года он был назначен в Париж для служения в посольской Петропавловской церкви (бывшей Иоанна Предтечи), где не ужился и через несколько лет возвратился в Россию. Позже Каржавин оставил красноречивое свидетельство о своем духовнике, записав в подаренной ему рукописи «De la politesse des mœurs des enfans» («Наставление о учтивости благонравных детей») следующее: «Оно [сочинение] писано рукою отца Кирилла Флоринского, иеромонаха в Париже, потом Архимандрита Новоторского, потом Архиерея Севскаго и Брянскаго, потом сосланного в Киев на покаяние не за добрые дела его. А мне он бывал духовником. Человек знающий, но вздорной и бешеной. Ф. К[аржавин]. 1795»[333]. Современники, отмечавшие образованность отца Кирилла, знание им иностранных языков, живой ум и выдающуюся память, также подчеркивали, что человеком он был вспыльчивым и самовластным. Так, келейник отца Кирилла мемуарист Г. И. Добрынин, называя его человеком приятным в состоянии покойном, добавлял, что в таком состоянии он бывал едва ли несколько часов в год[334]. Между прочим, известно, что особенно резкие столкновения происходили у него со старообрядцами.
В конце концов Каржавин вынужден был по неизвестным причинам покинуть дом русского посланника на Вандомской площади и переместиться в другую реальность: «<…> потом с Григорием Федоровичем Соболевским жил я на чердаке» (№ 8). До обнаружения этой записи о его знакомстве с выдающимся впоследствии профессором ботаники и фармакологом, прибывшим в Париж в 1761 году для совершенствования своего образования, известно не было. Мы можем только предполагать, о каких «чердаках» идет речь в альбоме. Среди дневниковых записей Каржавина сохранилось краткое и, к сожалению, недостаточно разборчивое указание на дом «в улице St Andre des Arts», где в мае 1764-го, по-видимому, он нашел приют у Терезы Божар («par Therés Bogear»)[335]. Если наше прочтение верно, это мог быть тот самый адрес на левом берегу Сены, где в мансардах соседствовали Каржавин и Соболевский. Так или иначе, «на чердаке» они обитали недолго. Каржавин вскоре перебрался к своей старой приятельнице, той самой Франсуазе Карбонье («первой любовнице» и будущей матери своего сына Теодора)[336], на улицу Сент-Этьенн-де-Гре, а весной 1765‐го оба молодых человека покинули Париж. Каржавин отправился на родину, а Соболевский уже в мае числился студентом Лейденского университета.
Ил. 30. Анатомический амфитеатр Сорбонны (1694)
Любопытно, что уроженец малороссийского города Глухова, мелкопоместный дворянин Соболевский начинал карьеру в Петербурге, как и Кирилл Флоринский, придворным певчим (1749–1753), затем обучался в семинарии Троице-Сергиевой лавры, которую сменил на училище при Генеральном сухопутном госпитале в Санкт-Петербурге (1757). Окончив в 1761 году курс со званием лекаря, Соболевский был отправлен для усовершенствования знаний за границу, где обучался более десяти лет сначала в Париже, затем в Лейдене.
С Каржавиным его объединял общий интерес к естествознанию, экспериментальной физике и медицине. Оба молодых человека верили в свою просветительскую миссию на родине, основательно готовились к ней. «Будучи в Париже, — писал Соболевский в Медицинскую коллегию, — прилежал я к ботанике и к химии, преследуя моей собственной к оным наукам склонности и предвидя оттуда непременную мою пользу и к отечеству моему будущую услугу»[337]. C этой целью он посещал публичные лекции известного натуралиста и фармацевта, автора пятитомного «Словаря естественной истории» Жака-Кристофа Вальмона де Бомара[338], который «в Париже первый завел чтение гистории натуральной в особливых собраниях, где присутствовало многое число знатных и обоего пола особ»[339].
Лекции Вальмона де Бомара пользовались необычайным успехом у парижской публики. В числе слушателей вполне мог быть и Каржавин, после окончания университета изъявивший желание «пройти курс естественной истории» и «ботаники»[340]. Известно также, что он «не переставал посещать публичных лекций по опытной физике» и слушать лекции «для своего усовершенствования» в Королевском коллеже[341]. Что касается Соболевского, называвшего себя учеником известного мэтра («в гистории натуральной следовал я господину Бомару»)[342], то его настолько вдохновил опыт публичных лекций в Париже, что он попытался перенести его на российскую почву. Однако прививать интерес к «натуральной гистории» в петербургских «партикулярных собраниях»[343] у него получилось не более двух лет. Переводы из «Словаря» Вальмона де Бомара были впервые опубликованы лишь спустя девять лет — в журнале «Магазин натуральной истории», который при Московском университете издавал адъюнкт кафедры энциклопедии и натуральной истории А. А. Прокопович-Антонский.
В августе 1773 года парижские приятели имели случай вновь встретиться, на этот раз в Лейдене, где Соболевский работал над докторской диссертацией по медицине[344]. Каржавин прибыл туда, как уже говорилось, в качестве сопровождающего внука П. А. Демидова, где тот должен был слушать лекции известного профессора Алламана[345]. Маловероятно, чтобы Каржавин не воспользовался возможностью посетить Лейденский университет, где ученый демонстрировал опыты с электричеством. Вкус к знаниям он не только не утратил, но, оказавшись через три с половиной месяца в Париже, первым делом возобновил занятия по физике и медицине.
«Почти нет
