понятно. Значит, я на карантине!»
…Был поздний вечер. Он прилег на кровать. Тихо, ни звука.
Через не замазанную часть широкой деревянной двери-фрамуги был виден уличный фонарь. На тихо льющийся от него желтый свет густыми хлопьями обильно падал предновогодний снег.
Из какого-то далекого репродуктора доносились слова песни в исполнении популярной в те годы певицы Майи Кристалинской:
«На Садовом кольце никаких нет садов,
Только вечером, вечером, вечером,
Как большие цветы, фонари у домов
Расцветают для каждого встречного…»
«Теперь все будет хорошо. Я дома», – так тихо, спокойно стало на сердце, и он закрыл глаза.
Хотя до дома было еще далеко…
Глава 19
Госпиталь им. Н. Н. Бурденко, Москва, февраль-март 1971 г
Через пару дней внешняя стенка бокса на Соколиной горе вновь распахнулась перед нашим знакомым. У него не нашли ничего опасного для окружающих.
Но перемещаться по занесенной снегом Москве ему было крайне сложно – появилась гнетущая одышка.
До Военного института на Волочаевской добирался на метро и трамвае. Двигался медленно, как во сне.
На КПП института его долго не держали. Лишь взглянув на него и документы, дежурный офицер приказал пропустить на территорию вуза. Олега уже ждали.
Он направился в главный корпус, где размещалось командование института.
На территории с ним поравнялся строй слушателей, которых переводили из корпуса в корпус на занятия.
Его с удивлением разглядывали одетые в униформу пацаны:
– Элементы сладкой жизни, – какой-то резвый юнец подражал не популярному на восточном факультете замполиту, полковнику Мякишеву.
«Да ведь это же мой курс!» – догадался наш друг.
Такой «сладкой жизни», как у себя, он никому не желал.
Это те, кто не поехал в командировку за рубеж, а продолжил обучение в институте. Здесь оставалось несколько языковых групп: арабского, персидского и китайского языков.
Приглядевшись получше, он узнал многих, с кем не так уж давно расстался. Но попадались и незнакомцы. Некоторые с орденскими планками на гимнастерках.
И он понял – это вновь сколоченный курс. Он состоит из тех, кто никуда не выезжал, и тех, кто вернулся из загранкомандировки для продолжения подготовки в вузе.
Сколько же всего случилось за полгода!
Его тоже узнали, окликнули по имени. Строй, ведомый незнакомым сержантом, замедлил ход. Посыпались серьезные вопросы и шутливые предложения махнуть кирзу на заграничные красные ботинки и т. д.
Это ведь были мальчишки – молодые, веселые, остроумные!
Олега принял лично начальник Военного института, Герой Советского Союза, генерал-полковник Андреев – любимый всеми мальчишками командир. Дед – так любовно называли они своего, уже немолодого, командира.
Андреев – легендарная личность, всеми уважаемый человек, овеянный славой побед, отвечал своим пацанам взаимностью. Они напоминали ему его боевую молодость.
Дед никогда не уезжал домой без контрольного обхода. Лично, в сопровождении дежурного офицера, проходил по всем объектам института, следил за ходом самоподготовки.
Наблюдая за тем, как новобранцы сосисками висят на турниках спортгородка, он запросто мог снять китель и подойти к турнику. Показывая личный пример всем, подтянуться так раз семь-восемь.
А ведь ему уже тогда было далеко за 60!
Генерал-полковник начал было расспрашивать нашего знакомого, «кланялся ли он снарядам», как да что там в Сирии. Но, увидев, что военный переводчик едва стоит на ногах, подошел к нему вплотную и, внимательно глядя в глаза, участливо спросил:
– Плохо тебе?
Услышав утвердительный ответ, резко повернулся к начмеду:
– В госпиталь!
На этот раз Олег оказался в Военном госпитале им. Бурденко. В палате кроме него было еще трое. Условия – царские!
Коридоры госпиталя устланы красными ковровыми дорожками. Столовая, в которой кормили очень неплохо, находилась прямо на этаже их отделения.
Конечно, нашему другу вспоминался Дамасский военный госпиталь, куда он дважды был вынужден заехать не по своей воле. Условия содержания в нем, а также уровень чистоты и гигиены, конечно, не могли даже близко сравниться с условиями в госпитале им. Бурденко.
Однако одно дело – содержание, а другое дело – результаты лечения…
Тогда в московском госпитале на лечении находилось большое число советских военных спецов, успевших побывать в самых разных точках.
Здесь были вернувшиеся из Египта, Мозамбика, Анголы и т. д. География зарубежных военно-экономических отношений СССР была весьма обширной.
Особенно много военных хабиров, латавших свое пошатнувшееся здоровье в госпитале, вернулось из ОАР (Объединенная Арабская Республика; в то время так называли Египет).
Запомнился один бравый старшина, очень общительный и говорливый украинец. С легким ранением вернувшись из Египта, он шел на поправку.
Вокруг него собралась компания из шести-семи выздоравливающих молодых людей, не дававших покоя медсестрам.
Компания слонялась с медпоста на пост и травила немыслимые байки младшему медперсоналу женского пола. Душой этой компании был, конечно, сам старшина, из-под больничного костюма которого виднелась флотская тельняшка.
Болтун он был отчаянный. Все он, конечно, знал, везде побывал. Истории «а-ля старшина» сыпались из него как из рога изобилия.
Однажды, совсем заболтавшись, он начал травить о том, как посетил египетский дом терпимости. Он сладко закатил глаза и приготовился было сочинять дальше, а остальные, от ничегонеделанья, слушать, как вдруг раздался вопрос:
– А что такое дом терпимости? – хлопала ресничками молоденькая медсестра, вчерашняя школьница, которая отлучилась на время, чтобы разнести по палатам таблетки и градусники, и неслышно вернулась на пост.
Все покатились со смеху и уставились на старшину.
Он натужно соображал:
– Ну, видишь ли, это… как Дом офицеров!
Все, кроме ничего не понявшей медсестры, умирали от хохота.
– А что же там терпят? – хотела узнать невинная душа.
Старшина покраснел, окончательно растерявшись, а компания заржала так, что из ординаторской показались врачи и потребовали тишины.
Нашему другу также было смешно, хотя и не до смеха – здоровье все более ухудшалось. Врачи неторопливо брали анализы, пальпировали живот, выслушивали сердце, но…
шло время, а диагноза, а соответственно, и нужного лечения так и не было.
Наконец, он перестал спать и есть. Ему казалось, что если только он уснет, то уже не проснется. А от еды его мутило.
Врачи выписывали ему сильные транквилизаторы, но они не действовали на натянутые, будто струны, нервы. И он молча лежал на своей постели, разглядывая потолок в очередную ночь.
Но так продолжаться далее уже было невозможно. Он настолько ослаб, что с одного раза, без передышки, уже не мог пройти по больничному коридору от начала до конца.
И наш переводчик решился…
Однажды, поздним вечером, когда все отделение погрузилось в тишину, он направился на пост к уже знакомой медсестре. В тот день она дежурила в
