пришли.
– Закрыто… – прочитал я.
– Ну да, – зевнула Шнырова. – Почта на неделе до двенадцати открыта.
– Почему это?
– Придурков нет за семь тыщь корячится, – ответила Шнырова. – Ты что, хочешь устроиться?
Я не хотел.
– Тебя не возьмут, – заверила Шнырова. – На почту. Да зачем тебе на почту? Устраивайся в табуретку.
– Я в десятый хочу пойти.
– Во дурак… – Шнырова постучала по голове. – Зачем тебе в десятый? Иди в табуретку на сварщика. За два года получишь, а потом как из армейки вернешься, сразу езжай на север. Отец говорит, что там на ровном месте полтораста дают, а если с опытом… Хотя если мозг есть, то в Москву, конечно, надо, там реальные бабки.
– Зачем мы приехали? – спросил я. – Если почта лишь до двух?
Шнырова не ответила, стала думать, что соврать. А я и так понял. Это от скуки.
– Надоело дома, – ответила Шнырова. – Пойдем на мосту постоим, а?
– Зачем?
– Да просто. Ты же сам любишь природой любоваться, вот и полюбуемся.
Шнырова направилась к мосту, размахивая вантузом. Сегодня у Шныровой мега-день.
От почты до моста километра два. Я думал Шнырова станет изводить меня хвастовством про то, как ее отец получает по сто пятьдесят тысяч в Москве и ни в чем себе не отказывает. Но Шнырова молчала. Шли в тишине. Вообще непонятно зачем все это, поехали бы домой. Но мы молчали и шли.
Сунжа здесь, у моста, гораздо шире, чем возле Туманного Лога. По пути до города в нее впадают три больших ручья и множество мелких, и возле Никольского река набирает солидности и течет спокойнее. Здесь столетний деревянный мост, кривые ледоломы и несколько догнивающих бон, а по правому берегу песчаная отмель.
– Хорошо, – поморщилась Шнырова. – Все любят на мост, а знаешь, почему? Потому что люди обожают плевать с высоты.
Может и так. На бонах, протянутых вдоль пляжа, сидели два пацана. Они загорали, болтали ногами в реке и запускали вдоль течения кораблик, манили голавлей, а то и жереха, хотя у нас они редко ловятся.
Шнырова почесала вантузом голову, огляделась, обнаружила гладкую металлическую пластину, стягивающую бревна. Приложила вантуз, дернула. Крякнуло. Громко и отвратительно, точно великан хлюпнул подмышкой.
А Шныровой понравилось, она принялась хлюпать вантузом дальше, с каждым разом все громче и омерзительней, причем, из этих всхлипов умудрялась складываться гадкая мелодийка. На гитаре у нее, значит, не очень музыка, а на вантузе ничего, лепится.
– Хорош квакать! – не выдержал один из пацанов.
Я сел на мостовое бревно, стал разглядывать пришельцев на картине. Шнырова квакать вантузом перестала, вместо этого стала стучать им по перилам моста. Те глухо звучали, мост оказался как огромный барабан, гудел. Бом-бом.
Шнырова старалась. Я смирился, пацаны были мне незнакомые, когда у них закончится терпение, они поднимутся и станут нас бить. Меня, Шнырова девчонка, ее не тронут. А вот…
– Ты что дятел?! – спросил другой пацан. – Хорош стучать!
– Дятел у тебя на лбу нарисован, – громко ответила Шнырова. – И брат твой дятел, придурки канавные!
– Ты что, дура?! – спросил первый парень.
– Сам дурак!
Выкрикнула Шнырова. Она уронила вантуз, выхватила у меня коробку с пиццей, открыла и стала швырять куски в воду.
Я немного остолбенел. Перебор даже для Шныровой. Слишком. Треугольные куски планировали в реку, подпрыгивали и величаво плыли мимо пацанов на бонах. Те тоже остолбенели, вряд ли они когда такое могли наблюдать. Пицца плыла по воде.
Пицца быстро закончилась, но Шнырова не собиралась останавливаться. На мосту валялись камни, вместо пиццы Шнырова стала швырять камни. Они булькали громче, и вся рыбалка с таким шумом закончилась. Но пацаны не спешили к нам, видимо, опасались дикую Шнырову.
Когда камни закончились, Шнырова совершила ошибку.
– Получите! – крикнула Шнырова и швырнула вантуз вниз.
Не попала. Вантуз угодил на боны, отскочил от бревен и звонко ударил рукояткой в голову одного из пацанов.
– Есть контакт! – радостно заорала Шнырова.
Этого пацаны терпеть не стали, бросили кораблик, и стали карабкаться по насыпи на мост.
– Беги, Граф! – завизжала Шнырова. – Ты же не хотел, оно само получилось!
Я не побежал. Жаль было картину бросать, да и не бегаю я от никольских.
– Прикинусь мертвой, – сказала Шнырова.
Шнырова выхватила у меня картину, легла на спину, закрыла глаза и высунула язык.
Пацаны поднялись на мост. Я шагнул к ним, примирительно улыбаясь.
Я их не знал. Наверное, из второй школы, ни одного не знал. А может, приезжие, летом к бабушкам народу много наезжает. Злые. Я бы сам разозлился от вантуза. Приближались, сжимая кулаки. Здоровые, борцы, наверное, один покрупнее.
– Слушайте, пацаны, тут такая засада вышла… – попытался срулить я. – Это моя сестра, она угорелая, чердак потек, короче…
Я постучал по голове. Борцы смотрели с усмешкой. Я видел по их глазам, расслабленным плечам и ухмылкам, что они решились, и теперь лишь хотят послушать, что я скажу, потом бить.
– А что это твоя сеструха дохлой притворяется? – указал мизинцем старший борец. – Она…
Борец стал глядеть мне за плечо. Старый трюк, я на него не покупаюсь. Но и второй борец уставился.
Я не удержался, оглянулся и увидел Шнырову. Она восстала из мертвых и брела к нам. Странной походкой, двигая лишь ногами, держа руки прижатыми к бокам и свернув голову на сторону. На зомби похоже. Страшновато. Борцы напряглись.
Шнырова зарычала и бросилась на крупного.
Реакция у борца оказалась выдающаяся – он успел схватить Шнырову за запястья. Шнырова замерла, словно выключилась. Борец держал ее за руки и не знал, что делать дальше.
– Отпусти ее! – я шагнул к борцу.
А думал не о драке, которая вот-вот должна была начаться, а об этой дурацкой картине у меня в руках.
Думаю, борцы на меня бросились бы, но тут я услышал бибиканье и свист. С противоположной стороны моста катил желтый китайский скутер, за рулем сидел парень в черном шлеме. Борец, что удерживал Шнырову, произвел мягкий прием и заломил ей руку за спину. Шнырова зашипела. Скутер остановился возле нас, водитель снял шлем.
Колесов.
– Стопэ, пацаны! – свистнул Колесов. – Стопэ, говорю! Да брось ты ее!
Борец отпустил Шнырову.
Шнырова, почему-то сильно прихрамывая, отодвинулась в сторону и остановилась, опустив голову. Сделавшись
