— Вы лучше бойтесь того, что сделает с вами Легов,когда найдет! — рассердилась Маша. Так что слушайтесь меня и выбросьте изголовы всякую ерунду.
— Мобильники нужно отключить, — сказала Маша ваэропорту, — боюсь, по моему они тоже смогут нас вычислить.
И как раз в это время телефон зазвонил.
— Маша! — голос отца звучал хрипло. — Я тебяискал. Ты все время пропадаешь! Знаешь, я тут был на даче и нашел там дневниктвоего деда.
Одну из тетрадей, остальные пропали.
«Сожгла, зараза, в печке!» — поняла Маша, но ничего несказала, чтобы еще больше не расстраивать отца.
— Что там, в дневнике? — осторожно спросила она.
— Я не успел прочитать, да это и невозможно… У твоегодеда был ужасный почерк! Но кажется, что-то про Рим…
— Про Рим? — Маша отвернулась от Старыгина ипонизила голос. — Папа, мне очень нужен этот дневник. Ты не мог быпривезти его мне прямо сейчас?
— Отец согласился совершенно неожиданно для нее. Минутчерез сорок Маша извинилась и сказала, что ей ненадолго нужно уйти. Она нехотела показывать Старыгину отца, а тем более то, что он ей привезет. В концеконцов, это их семейное дело.
— Дайте телефон! — сказал он. — Договорюсь ссоседкой, чтобы навещала Василия. У нее есть ключи от моей квартиры.
— Только недолго! — предупредила Маша, убедилась,что Старыгин не смотрит на нее, и выскочила из здания аэропорта.
Отец не подвел, приехал вовремя. Он передал ей потрепаннуютетрадку, которая очень удачно уместилась в сумочке. На прощанье Маша чмокнулаего в щеку. Коже была сухая и воспаленная, и вообще выглядел он очень плохо.
— Ты был у врача? — дрогнувшим голосом спросилаона.
Отец только махнул рукой.
— Приветствуем вас на борту нашего самолета! —хорошо поставленным голосом проговорила Симпатичная черноволосая стюардесса,выйдя на середину прохода.
Она произнесла привычный, набивший оскомину текст — сообщиламаршрут, высоту и скорость полета, температуру за бортом и в салоне, времяприбытия в Рим, показала, как пользоваться спасательным поясом и кислородноймаской…
— Ну, Алка, вот уж подсудобила нам компанию! —тихонько сказала Маша.
Группа, к которой их прикрепили, состояла из личностейсамого устрашающего вида.
Были там коротко стриженные молодые люди, с хорошо развитымимускулами и значительно менее развитыми головами, лежащими прямо на широкихплечах, как на блюде. Отсутствие шеи компенсировалось общей накачанностью игрозным выражением лиц.
Еще была в группе пара мужчин среднего возраста, с суровымизадубевшими лицами, покрытыми такими глубокими морщинами, что невольновспоминались ирригационные работы в засушливых районах Средней Азии.
Даже непосвященному человеку сразу же становилось ясно, чтоморщины эти можно заработать только в далеких сибирских лагерях. Вторуюполовину группы составляли громкоголосые, ярко одетые девицы, все безисключения сильно накрашенные и с наращенными ногтями. Они то и делопереговаривались через весь салон громкими вульгарными голосами:
— Люсинда, ты где эту кофточку отхватила?
— В «Эскаде», не поверишь, всего за восемьсотбакинских!
— Да уж, эти двое, что постарше, — явныеуголовники, куда уж им за границу… — протянул Старыгин.
— Ну, я думаю, что Алка представила их как группувоспитателей образцово-показательного детского сада, — усмехнуласьМаша, — или учителей начальных классов. В любом случае мы — сами по себе.А эти, кажется, после Рима едут в Милан, на традиционную неделю интенсивногошопиш а…
Дмитрий Алексеевич прикрыл глаза и откинулся на спинкукресла.
Приняв решение лететь в Рим, он успокоился и с видусовершенно не переживал, что Легов обвинил его в краже картины. Когда жеудалось застать дома соседку и она уверила его, что с котом все будет впорядке, Старыгин и вовсе пришел в умиротворенное состояние духа. Маша же,напротив, была до предела взвинчена, она поражалась спокойствию своегоспутника. Неужели он может спокойно спать, когда за ним, как собаки за дичью,гонятся десятки людей, когда над ним нависло обвинение в тяжком преступлении?Неужели, в конце концов, ему совсем не хочется с ней поговорить?
Она скосила на Старыгина глаза. Его лицо, на котором началапроступать седоватая щетина, выглядело удивительно трогательным и беззащитным.Маше захотелось погладить эту колючую щеку…
Она встряхнула головой, сбрасывая минутное наваждение. Чтоэто с ней? Он совершенно ей не симпатичен.., просто стар, в конце концов!Отвратительный старый зануда, помешанный на своих облезлых холстах и выцветшихкрасках!
Она хотела было пролистать дневник деда, но решила, чтосделает это в более спокойной обстановке. А то Старыгин проснется и станетзадавать вопросы. Ей же совершенно не хочется никому ничего про себя рассказывать.
Тем более что никому это не интересно.
Ей стало немного легче, и она уже собралась было тожезадремать, когда Старыгин, не открывая глаз, проговорил:
— А ведь вы на нее похожи.
— На кого? — Маша вздрогнула от неожиданности ипокраснела: не хватало еще, чтобы он подумал, будто она его разглядывает! Ещевозомнит невесть что!
Старыгин приподнялся, открыл глаза.
Маше почудилось, что в глубине их затаилась усмешка.
— На нее, на модель Леонардо.., на ту женщину, котораяпозировала ему для «Мадонны Литта».
— Скажете тоже… — пробормотала Маша, пытаясь скрытьсвою растерянность. Все-таки ему удалось ее смутить! — А правда, чтоавторство Леонардо долгое время подвергалось сомнению?
— Подвергалось, и до сих пор подвергается, —заговорил Старыгин обычным тоном. — Правда, известен этюд головы «МадонныЛитта», датируемый примерно 1480 годом, но это доказывает только то, чтоЛеонардо был причастен к работе над этой картиной. Многие эксперты считают, чтоее закончил кто-то из его учеников, чаще других называют имя ДжиованниБальтраффио. Датировка создания картины тоже не вполне ясна. Один из самыхкрупных специалистов, директор Идеального музея Леонардо на родине художника, вВинчи, Алессандро Веццози в своей книге 1996 года датирует работу 1485 — 1487годами, некоторые другие специалисты относят ее к 1490-1491 году.
— Мне всегда Мадонна Литта нравилась больше, чем другаямадонна в Эрмитаже, — призналась Маша, — младенец здесь оченькрасивый…
— Так часто смотрел на эту картину, что помню еенаизусть, — сказал Старыгин, — эта улыбка матери, наблюдающей засвоим ребенком. А вы знаете, что так изображали мадонн только до серединышестнадцатого века. Папа римский Павел IV счел неблагопристойным оголение грудидевы Марии, и Тридентский собор в одна тысяча пятьсот пятьдесят девятом годузапретил изображение оголенных святых?
