то чтобы они все не думали, что я давно мертва. Всё это не значит, что я не смогла найти, где они живут, после того, как пригрозила перерезать этому человеку горло, а затем отрубила палец и пообещала, что вернусь за остальным, если когда-нибудь пойдет хоть слушок, что я ищу этого человека. Он был напуган, но всё равно смеялся, слишком долго, чтобы смех относился ко мне.
– Говори, жирюга, – велю ему я, и он говорит, ну просто пташкой заливается. О том, как Следопыт со товарищи вынюхивали мальчонку всю дорогу до Конгора, где те прятались в затопленной части Старого Таробе. И конечно же, что Ишологу оказался просто шелухой без исцеляющего заклинания, которое сотворить над ним было некому: ведьму-то свою он давно укокошил. Все, кроме одного из его шайки, были мертвы, но он всё равно направился в Конгор, то есть он был единственный, кто знал о десяти и девяти дверях. Загнанный в угол зверь, раненое животное. Но вместе с тем и опасное, так как деваться ему было некуда. Вот тогда Следопыт и послал работорговцу голубя с запиской о троекратной сумме денег, или же он, префект, Леопард и лучник уйдут и бросят мальчика, или, что еще хуже, спасут, но передадут Аеси. «Про Следопыта можно говорить всякое, но только не то, что он лгун», – сказал рабовладелец. Поэтому, если он говорит, что уже связывался с Аеси, приходится ему верить. Таким образом, они спасают мальчика, но теряют О’го, долю которого забирает Следопыт.
Лодка по нижней Убангте доставляет меня к месту. В округе я расспрашиваю о двоих мужчинах, живущих как братья, а потом с подмигом добавляю: «Но если точнее, то как муж и жена», и это всё, что оказывается необходимым. Ничего о сухопарости Следопыта или песчаной коже префекта. Тот уже вовсю очаровывает здесь на рынке торговок, которые рассказывают, что раньше у него были волосы как у лошади и он стеснялся своих страшненьких детей, но потом стал нахваливать нас за щедрость, колкие шуточки и груди, так что мы в нем нынче души не чаем – в нем, то есть в Мосси. Двое мужчин и шестеро детей-мингов, что обитают в баобабе за городом, за большим центральным кордоном, за деревнями, но выше по реке. И вот я уже наблюдаю за ними с берега. Нюх Следопыта меня не беспокоит, так как прежней Соголон я больше не пахну.
Они живут внутри и снаружи дерева, что дает им много пользы, несмотря на дополнительные хлопоты. Готовят они на открытом огне подальше от ветвей, зато всё остальное находится внутри ствола и свисает с ветвей, прикрепленное или свободно. То есть это жилище на дереве, со множеством комнат, расположенных не вместе, а по всей вершине.
Дерево недалеко от реки, так что с реки я за ними и наблюдаю. На той стороне стоит старая хижина. Старуха в ней давно умерла, но, похоже, никто сроду к ней не заглядывал, так что теперь в ее платье держатся только кости, которые при ветре побрякивают. Вероятно, Следопыт держится особняком, и ему нет дела до старухи, что околела в одиночестве. Старшие дети по мере надобности таскают воду. Младшие играют неподалеку, хотя Мосси это не любит и прикрикивает, когда они очень шалят. Однажды в полдень возле меня появляется Дымчуша – одна из тех мингов, – но я хватаю свой плащ и притворяюсь прачкой. Она делает то же самое, формируя из своего облака руку, скребущую вверх и вниз, пока ей это не надоедает, и тогда она взлетает в воздух, а затем снова формируется в нескольких шагах отсюда. Тем временем я наблюдаю и набираюсь гнева на этих лицемеров, которые могут быть злодеями для всех, но благодетелями для некоторых. Казалось бы, вид их доброты по отношению к детям должен заставлять думать о лучших их свойствах, но в моих глазах это делает их лишь хуже, поскольку нет худа более порочного, чем разборчивость в том, с кем ты готов делиться добротой. Наблюдая, как они окутывают своих детей любовью, я не хочу их щадить; мне хочется смотреть, как они страдают. Живущий старик слагает симпатичные орики, но Следопыт влепляет ему пощечину всякий раз, когда их слышит. В одну из четвертей луны они все отправляются в речные земли, а я по такой открытой местности последовать за ними не могу – могут заметить, и поэтому не знаю, чем они там занимаются. Возвращаются они еще более любящими, шутя о каком-то странном вонючем жреце, который с таким волнением хотел надрезать кожицу папиного кеке, что я думаю о семье, которую имела и утратила, и ненавижу их еще больше.
Как-то вечером они оставляют детей на попечение старика и ускользают. Я вижу, как они близятся к реке, где под лунным светом мерцает серебром темная вода. Одежду они сбрасывают еще до того, как подходят к реке, и я не собираюсь смотреть, как они тут будут совокупляться. Но деревья слишком редки, а камней слишком мало, и мне не добраться до лачуги незамеченной. Тогда ветер – не ветер – раздувает вокруг меня шар, который превращается в пузырь, и я погружаюсь под воду. Под ней я вижу их всего один раз: две светлые ноги пропархивают мимо меня, а две темные руки хватают его за задницу.
Однажды старик уходит с такой же помпой, с какой, я полагаю, и приходил. Не успевает пролететь и четверть луны, как прибывает Леопард, причем без Лучника. С Леопардом я не в ссоре, но порядком удивлена видеть его снова в качестве друга. Леопард подбивает его уйти, соблазняет настолько упорно, что его не может остановить даже громкий спор с Мосси. Я не знаю Следопыта, но знаю настолько, что догадываюсь: долго убеждать его не пришлось. Оторвать бы ему голову, но, как я уже говорила, у меня нет никаких претензий к Леопарду. Бой против одного обернулся бы боем против двоих, а этот кошак в мой список не входит. Сначала я думаю последовать за ними, но затем решаю остаться – в конце концов, как долго один человек может быть в отрыве от своей семьи? И, как я уже говорила, к Леопарду у меня нет никаких счетов. Я задерживаюсь в лачуге так надолго, что поблизости опять начинает блуждать Дымчушка. Следопыт и кошак пропадают четверть луны, затем половину и, наконец, уже целую. Я жду и лелею свою ненависть, потому что я старая, и ждать – это всё, что мне
