для фильма. Стелла на мостике тянулась к трапеции. Томми перевернулся вниз головой, обвил ногами стропы, и въевшаяся за годы дисциплина взяла свое. Он начал раскачиваться, соразмеряя движения с качем Стеллы.
Это просто номер. Включившиеся рефлексы отсекли ненужное сознание.
Все прошло гладко. После перерыва они повторили номер еще раз — режиссер назвал это резервными кадрами. Затем им сказали, что после полудня надо снять как можно больше дополнительного материала, который может понадобиться монтажерам. В полдень принесли обед на подносах, и к ним присоединился Барт, аккуратно прикрывший полотенцем топ своего костюма.
Через некоторое время Барт начал рассказывать Марио о людях и событиях вокруг, и Томми, молча слушая, подумал, что всякий свидетель беседы без труда догадался бы об их отношениях. Нет, они не выдавали себя. Совсем не выдавали. Может, я просто хорошо знаю их обоих, поэтому могу слышать оттенки?
Томми довольно давно не видел Марио таким: расслабленным, смеющимся. И не хотел вмешиваться: не смог бы вынести вновь вспыхнувшую настороженность, горечь, заменившую веселье во взгляде.
Барт рассказывал, как снимают фильм в главной студии.
— На одной из этих песчаных площадок установили фальшивый аппарат футов восемь высотой, мостик, трапецию и ловиторку. Отработали все на нем. Обещают, якобы к тому времени, как все склеят, любой зритель будет готов поклясться, что я забрался туда, — он указал на центральный манеж, — и лихо крутил тройное. Чувствую себя жутким обманщиком.
Марио со смехом сказал:
— Может, если бы сложить меня и тебя, получилась бы неплохая имитация Парриша. Двое нас — один он.
— Не знаю, — пробормотал Барт. — Я никогда не видел Парриша… во всяком случае в сознательном возрасте. Но, судя по тому, что говорят люди, ты не такое уж плохое подобие.
— Поверь, — тихо сказал Марио. — Если бы ты видел, как он летал, быстро бы почувствовал разницу.
— Тогда жаль, что я этого не видел. Вообще-то Мейсон хотел снять, как я раскачиваюсь вон там, — он показал рукой, — но тут выскочил представитель продюсера и завизжал.
Барт изобразил высокий голос с ломаным произношением:
— Эй, ви что делает? Ви разве не знает, мы застраховать лицо этаво парня на сто тысч долларов! На что, по-вашему, здес каскадеры…
Марио расхохотался, откинув голову.
— И каково же, дорогуша, знать, что твое прекрасное лицо так высоко ценят?
Барт сделал изящный жест:
— Я чувствую себя слишком драгоценным для слов… В смысле, мило, когда тебя любят, но это уже чересчур.
Марио глянул предупреждающе.
— Барт, осторожнее…
— Я немного…?
— Ты слишком, — тихо указал Марио.
— Прости. Я забылся. Обычно такого не бывает.
Томми вдруг сообразил, что они трое совершенно забыли про Стеллу. Знает ли она, что происходит, или списала все на эксцентричность актеров? А потом заметил на ее лице слабую улыбку. Она знает. Черт возьми, она ездила с балаганом все детство. Вряд ли после этого останешься наивным. И, наверное, она слышала, как Джонни назвал Ридера самым отъявленным гомиком в Голливуде. А значит, она в курсе и про Мэтта. Это почему не понравилось Томми. Ему захотелось защитить Стеллу, оградить ее от этого знания.
К ним снова подошла девочка с планшетом.
— Мистер Ридер, вас просят на площадку. Мистер Сантелли… — она заколебалась между Томми и Марио и в конце концов остановилась на Марио. — Вас обоих хотят снять так, чтобы вы делали одно и то же на одном и том же месте.
Она повернулась к Томми и Стелле.
— Вас двоих позовут позже — с мисс Бенсон и мистером Гайнесом.
Подошел гример, засуетился вокруг Барта, прошелся по углам его губ кисточкой, убрал блеск с носа, смахнул какие-то невидимые крошки с костюма. Барт стоически, с сардонической усмешкой вынес все это внимание и принялся наблюдать, как практически то же самое проделывают с Марио.
Стелла смотрела на них и улыбалась. Спустя минуту она сказала:
— Они старые друзья, да, Томми?
— Да, кажется, они познакомились, когда Марио был подростком.
— Они были… — Стелла замялась. Лицо, обрамленное незнакомыми рыжими волосами, стало озабоченным. — Я не знаю, как это сказать. Ты же понимаешь, о чем я?
Хотя в ее мягком голосе не было и капли осуждения, Томми все равно опустил глаза. Но все-таки пробормотал:
— Наверное.
Итак, Стелла знала. Томми одновременно чувствовал облегчение: что, зная, она не отвергала их — и беспокоился. Ему почему-то не хотелось, чтобы Стелла думала о нем в таком ключе.
— Ты знаешь, Стелла? И ты… не против?
— С какой стати я должна быть против? — она широко распахнула глаза. — Ты мой лучший друг, Томми. Я всегда чувствовала, что мы чем-то похожи — ты и я. Оба… потерянные, другие. Будто ты был мне братом, только у меня никогда не было брата… да и сестры тоже. У меня никогда никого не было…
— У тебя был я, Стел. Всегда был, — он взял ее за руку, и ее маленькая кисть почти исчезла в его ладони.
— Думаю, я влюбилась в Джонни, потому что он был первым достойным парнем, которого я встретила. Он не притворялся, просто чтобы затащить меня в постель. Он привез меня домой, обращался со мной как с членом семьи, будто я была приличной девушкой вроде Лисс или Барби…
— Ты и была приличной девушкой, — яростно перебил Томми. — Всегда была!
— Я пыталась. Но я была такой юной, когда умер папа, и мне приходилось все время бороться, и когда Джонни привез меня домой и я стала… стала частью семьи… Я даже словами не могу выразить, как это было важно для меня! Все были так добры со мной.
— Стелла, — мягко произнес он, — ты тоже была к нам всем добра. И ты лучшая гимнастка семьи со времен Люсии.
— Надеюсь. Я
