Надо наконец сказать правду: Кирилл Алексеевич пил и вёл в связи с этим совершенно особую жизнь. В каких пространствах он перемещался, какие расчёты производил, находясь во временном промежутке между парами, угадать было легко и одновременно невозможно. Бывало, что мы встречали его у входа в лабораторный корпус. Он топтался рядом, пока мы курили, и кто-нибудь из студентов обязательно угощал его сигаретой. Кирилл Алексеевич смотрел на сигарету ласковыми глазами, медленно прикуривал и спрашивал, не может ли кто дать ему взаймы рублей сто до завтра. Глаза его были красноватыми, они немного слезились, и казалось, что Кирилл Алексеевич просит деньги и плачет. Но его припухшие щёки походили на две вянущие зимние груши, и, несмотря на слёзы, казалось, что он всегда улыбается. Черты его со временем медленно, но закономерно размывались, вбирая в себя портреты пьяниц всего мира, намекая на то, что когда-нибудь настанет время, и наш Кирилл Алексеевич станет со всеми ними на одно лицо, как единокровный брат. Мы давали Яковлеву стольник и знали, что тот его возьмёт и снова улыбнётся в ответ, и в глазах его будет признательность. Но знали мы также, что это самое завтра, день, в который он обещал вернуть нам долг, не наступит никогда. Как никогда не наступит тот экзамен, на котором вдруг сработает эта нехитрая взятка. Жил Кирилл Алексеевич в общежитии института. Однако многие помнят те времена, когда Яковлев обитал в квартире окнами на набережную канала Грибоедова. Эта квартира принадлежала его симпатичной молодой жене, кажется, из бывших студенток-математиков. Она была девушкой из хорошей семьи и, говорят, никогда ни в чём не нуждалась. Как вообще могла получиться такая необычная пара, никто объяснить не мог, да и не пытался: с Кириллом Алексеевичем всегда происходили странные вещи. Жена его, кажется, не понимала цепей Маркова, но зато она сделала ставку на цепи Гименея.
Однажды, года через два совместной жизни, Кирилл Алексеевич пропал из дому. Его не было день, другой и третий. Жена забила тревогу, подняла на уши милицию и даже наняла частного сыщика. Милиция в лице немолодого уже капитана сочувственно покачала головой и посоветовала ждать три недели. А местный шерлок в один прекрасный день пришёл с ошеломительной новостью: Кирилл Алексеевич был обнаружен по месту прописки вышеописанного немолодого капитана, который любил залить свою тоску на пару с умным человеком, дабы было с кем поговорить.
После водворения Яковлева на законное его место жена устроила дома сцену, в которой наконец-то изложила свои взгляды на совместную жизнь. Кирилл Алексеевич слушал внимательно, кивал головой, нелепо торчащей из хилых плеч, и со всем соглашался. Но на следующий день он забрал свои вещи, которых и было-то всего один только чемодан, и навсегда переселился в общежитие универа, где и прожил больше двадцати лет кряду. В тот раз ему повезло: период ухода в иные пространства совпал с летними каникулами.
Иногда периоды и каникулы не совпадали. Яковлев время от времени опаздывал и пропускал пары. На кафедре и в ректорате вопрос о дальнейшей работе Яковлева в университете ставился ребром, и не единожды. Но почти всегда его спасали студенты. Мы писали петиции, устраивали митинги под окнами администрации. Лично ходили на приём к ректору. Яковлев был всеобщим любимцем.
Недалеко от университета в уютном полуподвале с советских времен сохранилось недорогое кафе, название которого я сейчас уже позабыла; студенты между собой называли его «Кафель». Там каждый день можно было встретить относительно трезвого ещё Яковлева, сидящего за боковым столиком над тарелкой с винегретом и стаканчиком беленькой. Он мог что-то читать, а мог на бумажке задумчиво чертить формулы из полюбившейся задачки. К нему можно было подсесть, выслушать историю из жизни или побеседовать о политике. Разговоры о врачах Кирилл Алексеевич пропускал мимо ушей. Он не верил в волшебное исцеление. Зато из «Кафеля» он выходил так, что вечерние фонари в его глазах весело подпрыгивали, и ангелы смеялись, раскачиваясь на проводах.
Но мы не отчаивались в своём решении отучить Яковлева пить. Однажды, когда в ректорате снова подняли вопрос о его сокращении, кто-то из ребят запер Яковлева в общежитии: мы боялись, что Кирилл Алексеевич наберётся на нервной почве так, что снова уйдёт в запой. У спящего Яковлева были изъяты ключи, телефон, тяжёлые и острые предметы. Ребята натащили ему в комнату еды и установили график дежурств, согласно которому они должны были навещать Кирилла Алексеевича два раза в день. Но, к удивлению первых дежурантов, преподаватель из запертой комнаты пропал. Вахтёрша и охранник божились, что шума не слышали и выходящего Яковлева не видели. Он обнаружился на следующий день в «Кафеле», как и обычно, навеселе — ну, может быть, чуть более навеселе, чем всегда. Яковлев потребовал обратно свои ключи и телефон. На наш вопрос, каким образом ему удалось выбраться из запертой комнаты, он сказал: «Физику надо учить по-человечески, олухи», — и углубился в чертёж задачки.
Второй раз, когда тёмный промежуток Яковлева оказался слишком длинным, за дело взялись с другой стороны. Студенты собрали деньги и, наконец, Кирилла Алексеевича в бессознательном состоянии поместили в клинику. Его ждал плазмаферез, торпеда и многочисленные консультации психологов. Но история повторилась: из клиники Кирилл Алексеевич исчез так же неожиданно и необъяснимо. Охра на и врачи разводили руками. Вещи из камеры хранения, кстати, пропали тоже — и нельзя было не поверить удивлённой тётке-ключнице, которая, глядя на нас широкими глазами, басовитым шёпотом восклицала «Вот вам крест!» и крестилась с размаху.
Были и другие подобные попытки, но наш Кирилл Алексеевич в итоге всё так же неизменно появлялся то в «Кафеле», то на кафедре. Он жил в общежитии, гулял по городу и исчезал отовсюду, где ему не нравилось. Наконец он ушёл и из универа. Ушёл сам, положил на стол заявление и сказал всем, что уезжает к брату. Вышел из главного корпуса и двинулся вперёд, по набережной, потом свернул на ближайшую линию.
Кто-то пустил сплетню, что он умер: рассказывают, что его нашли в трамвае, когда тот уже ехал в депо: Яковлев сидел на сидении ровно и смотрел прямо перед собой, чуть наклонив голову. Но это глупости, я точно вам говорю: люди, которые болтают такие вещи, никогда не учили физику. Неправда это ещё и потому, что вчера я видела Кирилла Алексеевича своими собственными глазами.
Он сидел за своим любимым столиком в «Кафеле», в компании двух личностей, подозрительно на него похожих. Они что-то пили и ели: я заметила стоящую в центре стола жёлтую миску, в которой, кажется, виднелась сельдь с лучком. За спиной Кирилла Алексеевича рос фикус в кадке, и, видимо, Яковлев только что выпрямился или сделал какое-то движение, потому что ветка с мясистыми листьями медленно раскачивалась над его головой. Кажется, он что-то объяснял соседям по столу, и те на мгновение застыли вполоборота, внимательно его слушая. Кирилл Алексеевич заметил меня, и, коротко приветственно кивнув, вернулся к прерванному разговору.
Смех
— В общем, такое дело… — Лёшик протёр очки салфеткой, посмотрел на просвет и снова протёр. — Дурацкая история, но… Короче, у меня галлюцинации начались.
Тут я подумала, что Лёшик «развязал». Он уже давно не употреблял, причём настолько всерьёз не пил, что несколько лет назад добровольно позволил вшить себе под кожу депо-препарат. Когда мы познакомились, Лёшик был уже в завязке. Никаких разговоров о галлюцинациях всё это время не было.
