Со всех сторон взрывались немецкие мины и снаряды, перелетавшие через передний край, а мы ползком тянули на лыжах три «максима», банки с пулеметными лентами, ящики гранат и бутылки с зажигательной смесью.
И вот мы на огневой позиции. Рота выдвинулась на правый фланг. Перед нами была большая поляна, редкий сосновый лес и двухметровый кустарник. Порошил снег. Слева шла сумасшедшая перестрелка, у нас пока стояла тишина. Я посоветовал пулеметчикам хорошо замаскироваться, зарядить пулеметы и быть наготове: вероятно, немцы будут пытаться зайти к нам в тыл.
Со стороны противника послышался звук моторов и сразу же прекратился. По-видимому, немцы тягачами доставили пушки. Спустя какое-то время отчетливо раздался гул танков. Наблюдатель заметил на поляне двух немцев с биноклями, осматривающих наши позиции. Через несколько минут они скрылись.
Спустя час противник открыл артминогонь по нашему переднему краю. Затем на поляну короткими перебежками выбежали немецкие солдаты, ведя огонь из автоматов. Наши бойцы ответили дружным огнем, и немцы переметнулись к правому флангу. Больше ждать было нельзя. Прозвучала команда «Огонь!», и заработали наши «максимы». По огневой ударили минометы, ряды атакующих стали нарастать.
Два наших пулемета открыли огонь по фронту, поражая противника. На нас пошли два танка, ведя стрельбу из пушек и пулеметов, за ними — новые ряды автоматчиков. Продолжали бить минометы. Разрывы мин и снарядов срезали верхушки сосен, поднимали в воздух фонтаны земли со снегом. Немецкие танки подошли чуть ли не вплотную и вели огонь по нашей позиции. Калмыков с двумя связками гранат пополз к ближайшему танку. Одну за другой он бросил их под танк. Взрыв, второй, и танк загорелся. Танкисты попытались выбраться через нижний люк, но Калмыков прикончил их из автомата. На обратном пути его ранило в левую руку и бедро, но он все равно занял свое место у пулемета и продолжал стрелять. Второй танк, сделав несколько выстрелов из пушки, развернулся и ушел, за ним побежали оставшиеся в живых немецкие солдаты.
Однако обстрел продолжался. Один снаряд попал в сосну, и она, шумно треснув, повалилась на наш пулемет. Нам с трудом удалось высвободить его из-под сосны, занять новую позицию и продолжать вести огонь. Последняя контратака немцев была отбита.
На поле боя осталось лежать много фашистских солдат. Поредели и наши ряды. Из двадцати трех пулеметчиков, вступивших в бой, уцелело шестеро — по сути, один пулеметный расчет. Я получил ранение в ухо.
Немцы отошли, и нам представилась возможность отдохнуть. Мы получили небольшое пополнение и боеприпасы.
Моя рана загноилась, и вместе с другими ранеными я был отправлен в 120-й медсанбат. 20 февраля 42-го г. меня перевели в госпиталь № 2750 г. Боровичи, где я пробыл до 30 апреля, а потом вернулся в свой 532-й полк.
Наш полк только что вышел из очередного окружения и занимал оборону у Сенной Керести. Меня назначили комиссаром полка. Как только ставилась боевая задача подразделениям, я собирал комсоргов батальонов и рот, разъяснял суть задания и подчеркивал авангардную роль комсомольцев в предстоящем бою, напоминая, что смелость города берет, а трусость — шаг к смерти. Когда разгорался бой, я не мог усидеть в политотдельской палатке и шел к пулеметчикам, помогая новичкам осваивать пулемет. Нередко ходил на задания с разведчиками.
Вскоре мы получили приказ снова отправляться к Спасской Полисти, где немцы укрепили свои позиции. Дивизии было присвоено звание 24-й гвардейской, а мы стали 72-м гвардейским полком.
После боев за Спасскую Полисть дивизия воевала под Вяжищами, откуда была выведена на отдых и переформирование. Впереди предстояли новые бои за освобождение Ленинграда от блокады: в конце августа 1942 г. 24-я гвардейская наступала в первом эшелоне на Синявино, но эта операция заслуживает отдельного рассказа.
К. А. Злобин,
гв. капитан в отставке,
бывш. командир расчета пулеметной роты 2-го сб 532-го сп 111-й сд 59-й армии
Т. И. Обухова
Всю ласку и тепло отдавали раненым…[40]
Нас было двадцать комсомольцев — медсестры и врачи 120-го медсанбата, получившие мартовским утром 1942 г. задание пройти топкими болотами в расположение нашей окруженной дивизии, где скопились сотни раненых.
Нагрузившись до отказа медикаментами и перевязочным материалом, в теплом обмундировании, с неразлучными противогазами, мы отправились в путь. Мы — это комсорг Аня Петушкова, медицинские сестры Шура Королева, Тося Григорьева, Вера Балабина, Катя Васильева, Катя Корнеева, я (тогда Таня Высоцкая), врачи Николай Афонин, Маруканян, Вартанян и два санитара.
Это было под Мясным Бором. Войдя в лес, мы увидели страшную картину: трупы мирных жителей — стариков, женщин и детей, расстрелянных, по-видимому, с самолетов фашистскими стервятниками. Сердце сжалось от боли. Аня Петушкова сказала:
— Не плачьте, девочки! Наши отомстят за муки этих людей. А мы должны как можно быстрее идти вперед — нас ждут раненые.
Вскоре мы подошли к большому болоту, периодически обстреливаемому немцами. Наш путь лежал через болото. Мы разделились на группы по пять человек и вошли вхолодную воду. Две группы прошли незамеченными. Но когда 3-я группа дошла до середины болота, где вода доходила до пояса, Катя Корнеева, зацепившись за корягу, упала и вскрикнула. Тотчас застрочили автоматы. Катю Васильеву ранило, правда, нетяжело.
Пройдя несколько километров, измученные, все в болотной тине, мы присели отдохнуть. Выглянуло солнышко. Отжали мокрую одежду, обсушились немного и к вечеру пришли в назначенное место.
К нашему приходу были развернуты палатки и построены бревенчатые срубы с двухъярусными нарами. Везде, где только можно, лежали раненые. Ночь предстояла холодная, и мы принялись дергать мох, утепляя палатки и домики.
Началась наша работа. День и ночь шли операции и перевязки, день и ночь — кровь и стоны. Сейчас страшно вспоминать тот кошмар, в котором мы находились. Постоянно видеть окровавленных, беспомощных мужчин, сжимать их холодеющие пальцы и смотреть в потухающие глаза и при этом утешать: «Держись, еще немного, и тебе станет легче!» А в ответ слышать: «Нет, сестричка, не жилец я… Вот, возьми адресок — сынок у меня там…»
Умрет — ты поплачешь в углу и идешь к новым раненым, которых везли и несли нескончаемым потоком. И опять заставляешь себя улыбаться, свертываешь дрожащими руками самокрутки и успокаиваешь, успокаиваешь, принимая боль на себя…
С питанием было очень плохо: все получали с воздуха, с самолетов — сухарики и крупу в мизерных количествах. Счастье, если найдем павшую лошадь и сварим суп из конины. Главным было накормить раненых, сами — как придется. А ведь и дежурили сутками, засыпая на ходу, и кровь сдавали для раненых. Но и голодая, шатаясь от усталости, все честно выполняли свой долг, отдавая раненым всю ласку и тепло, на которые были способны.
