— Буду просто счастлива! — искренне обрадовалась Жозефина.
— Однако позволить тебе этого не могу: вход в лабораторию запрещен под страхом смерти.
— Ах, боже мой! — всплеснула девушка руками и заморгала как можно испуганнее.
— Ты славная девушка, — улыбнулся Швайн. — И вот что, знаешь, иди-ка на кухню: помоги кухарке заточить ножи да начисть до блеска посуду. Завтра в замке ожидаются важные господа.
* * *
Важные господа начали прибывать к полудню.
Каждый был страшно важен, у каждого была куча слуг и замок в пределах графства. Попросту говоря, каждый из них был вассалом графа Шлавино.
Гости въезжали во двор замка, где их встречал сам его сиятельство, и исчезали в покоях главной башни.
Последний прибыл уже после захода солнца. Толстый и мрачный, как монах, опустив голову, скрытую широким капюшоном, он поднялся на крыльцо и проследовал за Вилли Швайном в графские покои.
Ржали лошади, суетился народ. А к вечеру, когда сумерки поглотили окрестные леса, замок засиял, освещенный пылающими факелами-начался пир.
В самой большой зале был установлен длинный стол. Граф сидел во главе, гости — вдоль. Стол был уставлен аппетитными кушаньями — уткой, начиненной яблоками, жареным зайцем под острым соусом, запеченной олениной с жареными грибами — и сиял свечами.
Ах, роскошные наряды были у гостей: бархатные кафтаны, один другого пестрее, шелковые рубахи, золотое шитье. На головах у дам красовались высоченные головные уборы, украшенные искусным шитьем. В свете свечей блестели беличьи и горностаевые меха. А под потолком, с маленького балкончика, услаждали слух сеньоров виолы и флейты музыкантов.
Было весело, и хотелось разглядеть всю эту красоту поближе. Но что поделаешь, скромную горничную дальше растворенной двери не пускали.
— Живо, живо, живо, живо! — командовал Вилли Швайн, направляя процессию слуг.
Неся на вытянутых руках блюда с жареной дичью, ароматными супами и румяными булками, слуги стройной вереницей носились из кухни в обеденную залу, из залы — обратно на кухню.
Жозефина совсем сбилась с ног, разнося постели и взбивая перины для важных гостей.
Причем каждый раз путь ее, как ни странно, пролегал мимо графской лаборатории. (Увы, тяжелый замок как висел, так и продолжал висеть).
И каждый раз, как ни странно, ей на пути попадался подмигивающий Вилли Швайн.
— Что, крошка — скучаешь?
— Ах, я каждый раз прохожу мимо этой ужасной лаборатории и думаю: а что, если я пройду как-нибудь мимо, а дверь открыта? Знаю, что не удержусь от любопытства и загляну внутрь. Что же тогда будет? Ох, что же тогда будет!
— Повесят — не больше и не меньше.
— Только и всего-то?
— Ты милая девушка, — улыбнулся Швайн. — Остроумная и веселая. И, мне кажется, любишь прогулки при луне.
— При луне?.. — переспросила в задумчивости. Жозефина. — Ах, при луне! Да, это мое любимое занятие.
— Тогда приходи в полночь к главным воротам. Сегодня будет чудесная лунная ночь.
* * *
Ночь и вправду оказалась лунной. Прогуливаясь маленькими шажками перед воротами и беспокойно поглаживая свои тонкие пальцы, истерзанные чисткой подсвечников, Бартоломеус поглядывал на часового, мелькавшего наверху, на дозорной башне.
Замок был странен. Странен до крайности. И это чувствовалось во всем.
В том самом часовом, например, что вышагивал по верху стены — р-раз-два-а… р-раз-два-а… — вытягивая ноги, как аист.
Или в той полусумасшедшей кухарке, что, закалывая вчера поросенка в нижнем дворе, каталась вместе с ним по земле, заливаясь слезами.
В молчаливых уродливых слугах, ходивших по замку как во сне, иначе не скажешь. Да и сам Вилли Швайн, камердинер графа, доверенный его слуга, мало походил на обычного человека.
А крики, раздававшиеся позапрошлой ночью — как будто бы из-под земли? Третьего дня граф вышел из лаборатории под утро бледный, с мешками под глазами.
Лаборатория… Что это за лаборатория такая? И что это тогда болтал стражник у городских ворот про детей, которых варят?
Чушь, чушь, чушь…
Время шло. Прохаживаясь вдоль каменной стены, Бартоломеус начал было уже подумывать, что Вилли Швайн, возможно, проспал. Но тут со стороны внутреннего дворика мелькнула чья-то тень.
— Ах ты, лапушка! — крикнул, подбегая, графский камердинер. — Мерзнешь? — И скинув с себя плащ, укутал в него «Жозефину».
Лунная прогулка, объяснил Вилли Швайн, предстояла в лодке по озеру. Но мимо ворот он прошел, даже не кинув на них взгляда.
Бартоломеуса это не удивило. Ибо, будучи сам знатоком замков, он не сомневался, что в этом, как и во многих других, имеется некая потайная дверка, выводящая наружу.
Так и оказалось. Дверка располагалась в стене маленького замкового садика, от которого у камердинера, между прочим, тоже был ключ.
Раз, два — и дверка открыта.
Они вышли по другую сторону крепостной стены и с трудом продрались сквозь колючие заросли. А пройдя еще несколько шагов, очутились у самой воды.
Здесь кончался островок и начиналось озеро.
Сев в лодку спиной к замку, Бартоломеус расслабился. Озеро. Вот оно было обыкновенное. А лунный свет! Который Бартоломеус и вправду любил. А свежий ночной воздух! А запах пихт, доносившийся с противоположного берега! А звездочки в темном бархатном небе!
— Ты любишь звездочки?
— Очень, — улыбнулся Бартоломеус.
— И я обожаю. Зови меня просто Вилли.
— Зовите меня просто Жози.
Итак, уютно расположившись в лодке, Бартоломеус собирался было уже хорошенько порасспросить Вилли о порядках в замке, его странных обитателях и особенно об этой таинственной лаборатории, в которой граф пропадает каждую ночь… как вдруг тяжелая рука опустилась на его плечо.
— Я влюблен как дурак, — объявил Вилли Швайн, дыша прямо в ухо.
«В кого?» — хотел было поинтересоваться Бартоломеус. Но не стал, потому что вдруг понял: посмотрев на свой розовый передник, вышитый цветочками.
— Как чурбан, — продолжал аллегорию Швайн. — Как… как репка какая!
Светила луна, скользила лодка по воде, с берега доносилось кваканье лягушек. Застыв, как изваяние, ошарашенный Бартоломеус слушал излияния графского камердинера.
— …Право же, пташка, ты должна быть счастлива. Я доверенный слуга его сиятельства и пользуюсь его полным расположением. В стенах замка моя супруга будет в натуральном смысле как за каменной стеной…
Лодка скользила, лягушки квакали, а он все говорил и говорил, этот Вилли. И придвигался все ближе, и вправду напоминая собою каменную стену.
