Тогда открывай рот.
Ей поднесли ко рту полную ложку, она с готовностью открывала рот и с наслаждением снимала губами с ложки кашу, прекрасную кашу, которую хотелось жевать и жевать, наслаждаясь вкусом. Это же такое счастье — вкус! Как и цвет, как и звук, как и прикосновение.
— Глотай скорей. Сколько ж можно жевать одну ложку!
Вера глотала, снимала с ложки новую порцию каши — и снова жевала, жевала.
— Ну вот, а теперь чаю. Голову-то запрокинь немного.
Неудобно пить чай, когда руки завязаны! Женщина наклоняет стакан не в такт, чай течет по подбородку, но все равно прекрасно: что есть сладкий чай, что он может горячей струйкой течь по подбородку. Все прекрасно, что существует, что бытие! Ужасно только небытие!
— Ну вот, а теперь укол сделаем, чтобы Верочка поспала.
И спать — замечательно! Потому что во сне интересные сны. Потому что такое счастье проснуться — и убедиться в реальности этого мира!
Глава седьмая
С утра, едва Виталий успел надеть халат, позвонили из проходной: пришли родители больной Сахаровой и просятся поговорить с лечащим врачом.
— Я же вчера с ними поговорила! — возмутилась Люда. — Пока ты ходил к этой своей суицидной. Что им еще надо?
— Не суицидная она!
— Ладно тебе! Наши больные просто так под машины не попадают.
Тот же стереотип мышления, что у Иры Дрягиной!
— Ну так что ответить проходной? — Трубку держала Капитолина. — Ты тоже, Люда, зря кричишь: такое горе у людей.
— Конечно, горе, Капитолина Харитоновна: кто ж спорит! Только тут у нас столько горя, и если все со своим будут каждый день ходить, — когда работать?
Виталий махнул на нее рукой.
— Конечно, пусть пропустят.
И не только потому, что у людей горе, а он такой чуткий: ему самому было интересно с ними поговорить! Одно дело то, что Люда записала с их слов в историю — за что ей спасибо! — а другое — расспросить самому.
Буквально через минуту раздался звонок у дверей — бежали они, что ли? Виталий пошел открыть. Ну, конечно, оба бежали. У мужа довольно тонкое лицо с безвольным подбородком, сломанный, как у боксера, нос казался приставленным по ошибке. Жена курносая, черты лица мелкие, незначительные, видно, что кокетливая. Предугадать в них красоту дочери совершенно невозможно.
— Нам нужен лечащий врач Веры Сахаровой! — заговорила жена, она явный лидер.
— Это я, проходите, пожалуйста.
Лица обоих выдали явное разочарование: ну конечно, они предпочли бы врача с посеребренными опытом висками. Но смолчали.
Виталий усадил их тут же, в тамбуре: чтобы спокойно поговорить. А то если пригласить в ординаторскую, Капитолина будет все время вмешиваться.
— С нами уже разговаривала ваша доктор. Такая женщина. Но она нам Верочку не показала! До сих пор не верится. Может быть, вышла путаница, недоразумение? Может быть, у вас однофамилица? Когда нам позвонили… Утром была совершенно здоровой, и вдруг…
— Какая же путаница? Адрес-то записан правильно? Ваш?
— Да, адрес наш… Но, наверно, просто понервничала, а ее сразу сюда! Почему нам ее не показывают?!
Жена говорила, а муж после каждой ее фразы кивал головой.
— Покажу вам ее, конечно, покажу. Только, к сожалению, ваша дочь действительно больна.
— Но как же так, доктор?! Была совершенно здорова!
— Боюсь, что вы не заметили первых признаков.
— Ну что вы говорите! Я не могла не заметить! Вышла из дома абсолютно здоровая девочка! Как я могла не заметить, я же мать! И она мне всегда все рассказывает, всем делится! Может быть, что-то случилось на улице, понервничала, а уж ее сразу сюда! А здесь, я думаю, можно и заболеть в таком обществе!
Конечно, они убиты горем, но горе свое выражают слишком агрессивно. Виталий в который раз убеждался, что не всякое горе достойно сочувствия. Горе обнажает — а есть люди, которым лучше не обнажаться. Наверное, и Люду допекли вчера, вот она и взорвалась, когда услышала, что они снова здесь.
Поэтому Виталий ответил довольно резко:
— Для начала я вам скажу одно: когда родители девятнадцатилетней дочери говорят мне, что дочка всегда им все рассказывает, всем делится, я сразу понимаю, что эти родители находятся в приятном заблуждении. Если хотите, в этом возрасте утаивать свои переживания от старших даже нормально, а полная откровенность выглядела бы тревожным симптомом.
Услышав про тревожный симптом, женщина не решилась настаивать, что дочь была с нею абсолютно откровенна.
— Но я же и так все понимаю — без слов. Сердцем чувствую! Я же мать!
Сколько раз Виталий убеждался, что матери чувствуют и замечают гораздо меньше посторонних.
Кажется, мать Веры Сахаровой — еще один тому пример.
— Все-таки припомните, не изменилось ли ее поведение за последние дни? Меня интересуют любые самые мелкие детали.
— Очень хорошо все время себя чувствовала! Все время такая бодрая!
— Может быть, необычно бодрая?
— Так что же, доктор, бодрость — это болезнь? Ничего себе! А я вам скажу по-матерински, это очень хорошо, когда ребенок бодрый! У вас, наверное, детей еще нет, вот вы этого и не знаете. Бодрая-здоровая. Как раз в то утро, когда ее сюда заперли, она сделала утреннюю гимнастику!
— А обычно она гимнастику делает?
— Ну и что? Значит, кто делает гимнастику — сумасшедший? А зачем же тогда ее по радио передают?!
Ну вот, теперь будет рассказывать, что дочь ее держат в психиатрической больнице за то, что она делает утреннюю гимнастику. Такую не переубедишь.
Виталия, конечно, раздражала эта неумная, злая, суетливая женщина. Раздражала, но и наводила на размышления: такой способ выражения горя — через агрессивность — свидетельствовал, что горе неглубокое, что она вообще, по-видимому, неспособна глубоко чувствовать, а это уже говорит о многом. Мать Веры Сахаровой обеднена эмоционально — значит, можно предполагать неблагополучную психическую наследственность с ее стороны, значит, больше шансов, что болезнь Веры — не осложнение после инфекции, после возможной травмы, а процесс, как любит выражаться Люда. Увы! Да, родственники, сами того не зная, несут сюда часто очень неутешительные сведения. Недаром профессор Белосельский любит повторять — а за ним и все врачи в больнице: «Родственники наших больных — это родственники наших больных».
— Нет-нет, против гимнастики я ничего не имею.
— Все-таки это очень странно, доктор: совершенно здоровая девушка… Да скажи же ты, Коля, что ты как в рот набрал!
— Мне тоже это кажется странным, доктор, — первый раз вступил муж, — совершенно здоровая девушка.
