Игорь же Борисович, когда Виталий доложил ему, что суицидной попытки не было, но пост он все-таки оставил, одобрил полностью:
— Этот вопрос вы решили правильно. Может быть, попытка все-таки была, а может быть, не была, но будет: состояние таких больных очень внезапно меняется. И сам перелом может подействовать как стресс. Так что решение ваше грамотное.
Когда же Виталий попросил вернуть ему докладную записку: ведь данных за суицидную попытку нет, а он написал, что попытка была, Игорь Борисович, подумав, ответил:
— То, что вы написали, — уже документ, и отражает положение вещей на то время, когда Вы писали. И давайте сделаем так: вы напишите мне новую докладную, и пусть остаются обе. Вы поставили число, а я при вас допишу час — так примерно в одиннадцать тридцать вы мне ее подали, правда? И на новой вы тоже поставите час.
Глава шестая
Снова Вера очнулась от тяжелого неестественного сна. Все тот же тюремный зал. За окнами отделенные решетками деревья и блеклое ночное небо. Белая ночь. Всегда гуляла в это время, и не было на улицах никаких роботов. Как внезапно все изменилось! Но пока она знает тайну роботов: то, что они не поддаются гипнозу! — еще есть надежда их одолеть.
Хитрый мужчина-робот приходил, заговаривал, хотел выведать тайну. Не выйдет! Теперь вот снова посылает Вере успокоительные мысли. В прошлый раз — Вера хорошо помнила — на успокоительных волнах приплывали мама с папой, потом плыли маски — интересно, а что поплывет на этот раз?
Успокоительные волны наплывали прозрачными пленками, свободно проходили не только сквозь стены, но и сквозь саму Веру, уходили дальше — и где-то гам, вдалеке, лопались с легким звоном.
И вот первое явление: на волнах приплыл дом Веры — но совсем маленький, не дом, а макет дома. Вот и окна их квартиры светятся. Тут же окна открылись, и оттуда выглянули папа и мама, но совсем крошечные, кукольные. Помахали руками.
Дом уплыл, и тут же следующее явление: институт, макет института, а из окон Громоотвод выглядывает, и ребята из группы. Тоже машут руками.
Институт проплыл — и всплыли сразу много институтов — совсем маленьких и совсем одинаковых — макеты макета. А кто выглядывает из окон уже и не разобрать.
А дальше совсем непонятное: пузыри, пузырьки, пузыречки — немного похоже как в лимонаде, но там все одинаковые и летят вверх, а тут разного размера и вбок — сквозь стены, сквозь Веру…
И тут Вера все поняла: мужчина-робот, хитрый мужчина-робот нарочно посылал успокоительные волны, чтобы она отвлекалась и забыла о бдительности. А теперь, когда она отвлеклась и забыла, вот эти пузырьки и пузыречки: они же свободно проходят и сквозь нее! Проходят, и каждый пузырек уносит из ее головы частицу тайны, той самой тайны, которую мужчина-робот сначала хотел выведать у нее грубо и прямо, но не сумел. А теперь он соберет пузырьки, сложит и узнает тайну. Надо скорей отгородиться от пузырьков, вот только — как?! Одеялом! Сквозь одеяло и сам мужчина-робот не смог с нею разговаривать, и пузырьки эти, которые он насылает, не пройдут!
Вера накрылась с головой, подоткнула все щели — отгородилась! Отгородилась от пузырьков, отгородилась от всего мира.
Она лежала в тесном коконе, в котором все вместилось, все замкнулось — а мир снаружи, существует ли он?!
Новое знание возникло сразу, как включившийся свет, и затопило все сознание — начался ужас, какого до сих пор Вера и вообразить не могла. Ужас!!! Мира вне кокона не существовало. Абсолютно не существовало!
Смутно помнила она, что с нею происходило раньше. Как слайды на стене, когда плохо наведена резкость. Что-то веселое, пестрое — детство. Какая-то суета, маленькие фигурки бегут, вечная дружба, вечная любовь — школа. Папа и мама важно кивали головами — воспитывали. Свобода и веселье — институт. Нашествие роботов, мрачный тяжелый дом — тюрьма… И вдруг все оборвалось, кончилось! Потому что она проснулась. А все картинки, все слайды на стене — это же были сны! Очень интересные сны, прекрасные сны, даже последний сон, где нашествие роботов — тоже прекрасный, потому что о жизни, о мире вокруг — но она проснулась. Сны кончились, и она теперь на самом деле. А на самом деле она в тесном коконе. Она в тесном коконе, а снаружи-то ничего нет. Вообще ничего нет!!! Какой был интересный сон — все эти реки, горы, города, люди, звери, звезды! И она среди них. Росла, ждала, надеялась. События всякие. Но всего лишь сон, который кончился. И ничего на самом деле нет. На самом деле она одна. Одна!!! Одна в пустоте. Она была вечно и будет вечно. Когда-то во сне она думала, что страшна смерть. Нет, смерть — благо! Быть вечно одной в пустоте — вот настоящий ужас! Вечно одна в пустоте!!! Одна, как библейский бог до начала творения, и так же замкнута сама в себе. Снова бы заснуть, снова бы увидеть сны, но нет, она знала, что заснуть больше не удастся. Хотя бы вспоминать сны, но они помнились уже совсем смутно, и скоро сотрутся вовсе, забудутся. Ничего нет, ничего не осталось. Вечность особенно ужасна! Умереть бы, исчезнуть сознанию, по нет, умереть невозможно, предстоит вечно существовать, вечно сознавать абсолютную пустоту.
Имя она уже потеряла: зачем имя, ведь имя отличает от других, от похожих, а ей не от кого отличаться. Имя потеряла, а теперь теряла и очертания, границы — да и какие могут быть границы, если она вмещает в себя все сущее, если она единственная, если вне ее ничего. Бессмертна и вечно одна… Невозможная, непереносимая тоска пронизывала ее всю, проникала в волосы, в кости, в кровь. Тоска, по сравнению с которой любая боль — исцеление, потому что боль — жизнь, а тоска — вне жизни, отрицание жизни. Вечная отныне тоска. Кажется, она всегда смутно подозревала, что все хорошее — сон, но такого чудовищного пробуждения она не ждала. Вечно одна, вечно замкнута и бессильна кого-нибудь сотворить, чтобы разбить одиночество. Тоска в каждом волосе, в каждой кости…
И вдруг хлынул свет!
— Верочка, покушай, милая. А укрываться с головой нельзя.
Не одинока!!! Смертна!!!
Мгновенный, невозможный, невероятный восторг! Возвращение всего: мира, света, людей, имени, гор, городов, деревьев, звезд, зверей! Все есть, все существует! Нужно все потерять, чтобы понять, какой это восторг: что все существует! Что происходят события, что мир меняется вокруг! Что она, Вера Сахарова, родилась, выросла, живет, постареет, умрет!
От восторга, от полноты жизни, чтобы ускорить и обострить события, Вера выхватила у наклонившейся над нею женщины в белом миску, размахнулась — и руку ее схватили довольно больно. Как прекрасно, что больно!
— Опять! Какую моду взяла!
Несколько женщин в белом окружили ее кровать, одни держали, другие ловко пеленали простынями, а Вера счастливо смеялась и выкрикивала:
— Вы слепцы! Кроты! Вы не видите, что жизнь прекрасна и удивительна!
Спеленатую, ее усадили на кровати.
— Ну, есть будешь?
— Конечно, буду! Есть, жевать!
