может быть…
Она закрыла лицо руками.
– Я такая катастрофа.
– Не говори так, ведь это не в твоей власти.
– Ты не знаешь подробностей, фактов.
– Расскажи.
– Слишком трудно объяснить…
– Я не стану тебя судить.
– Все меня осуждают. Все.
– Почему?
Долгая пауза. Она сделала две глубокие затяжки.
– По словам моего врача, при послеродовой депрессии наблюдается склонность к помешательству; ко всяким безумствам, которые раньше тебе и в голову не приходили.
– Например?
– Ты не можешь уснуть сутками не потому, что твоя прелестная дочурка не дает тебе спать, а потому, что в голове раздаются странные голоса. Они нашептывают всякие сомнения, рождают чувство вины, предрекают бедствия. Наводят на самые страшные мысли, какие только можно вообразить. А потом, спустя какое-то время, ты обнаруживаешь, что смотришь на своего спящего ребенка – о ком мечтала, кто может облегчить всю ту чудовищную боль, что ты несешь в себе, – и думаешь: может быть, мне следует убить тебя и убить себя. И тогда ты бежишь на кухню, в ужасе от голоса, только что услышанного, предлагающего такие жуткие вещи. Там, на кухне, ты падаешь на колени и бьешься головой о кафельный пол в попытке заглушить эти ужасные голоса.
– Когда это с тобой случилось?
– Это случалось несколько раз в первый месяц после рождения Эмили. В конце марта мой муж застал меня при попытке разбить себе череп. Он спешно отвез меня в больницу. Меня поместили в психиатрическое отделение. Когда я по-прежнему проявляла все признаки этого сумасшествия и рыдала по своей дочери, Шарль дал им разрешение на проведение шоковой терапии. Я узнала об этом лишь за несколько минут до того, как меня привезли в операционную для этой «процедуры». Я кричала, вопила, умоляла их не делать этого, но врачи настаивали на том, что это лучшее решение проблемы. Ты и представить себе не можешь, каково это, когда тебя привязывают к кушетке, между зубами вставляют жесткий резиновый стержень, чтобы не прикусить язык, к голове прикладывают электроды…
Она отвернулась. Я хотел потянуться к ней, но она свернулась калачиком в углу дивана, намеренно отодвигаясь от меня.
– И сколько таких «процедур» ты получила? – наконец спросил я.
– Три.
– И?..
– Они помогли. Я прошла курс в течение двенадцати дней. За мной внимательно наблюдали. Врачи были довольны моими успехами. Мне прописали какие-то таблетки, помогающие заснуть и контролировать настроение. Шарль тем временем уже нанял няню. Теперь она жила у нас и могла присматривать за мной и Эмили. Представь себе, какой позор – мечтать о дочери и терпеть рядом с собой кого-то, кто будет защищать ее от тебя.
– Но совершенно ясно, что это не твоя вина…
– Семья Шарля думала иначе. Это извечная проблема потомственных аристократов – они ожидают безупречного поведения любой ценой. И, если ты посмеешь сойти с ума… Такое расценивается как самый страшный изъян. Моя свекровь навещала меня в больнице, одетая в «Шанель», и смотрела на меня как на бродяжку, которую впихнули в ее жизнь. А ее интонации! «Мой бедный сын рассказал нам о происшествии на кухне. Представить только, что ты пыталась разбить голову об итальянский мрамор. Самое большое разочарование, Изабель. Видит Бог, родить ребенка – это не так-то просто, моя дорогая. Я знаю, все может пойти немного не так. Мне кое-что известно о послеродовой депрессии. Но ты превратила все это в оперу Вагнера. Свою собственную Gotterdammerung»65.
– А Шарль повел себя лучше, чем его мать? – спросил я.
– Не язви.
– Я не намеренно.
– Еще как намеренно. И я понимаю почему. Да, Шарль пытался сгладить острые углы – думаю, так правильнее сказать, – когда дело касалось его матери… хотя, по правде говоря, он до сих пор побаивается эту маленькую горгону. Не сомневаюсь, что она говорит своему сыну: «Я предупреждала тебя о женитьбе на женщине не нашего круга».
– Я уверен, что Шарль так не думает.
– Надеюсь, что нет, но, хотя он и может слегка осадить ее в разговоре, ввернув что-то вроде: «Ну, маман, это уж чересчур», он ни за что не поставит эту суку на место. И не рискнет обидеть ее, всерьез защищая свою жену от пренебрежительных и оскорбительных комментариев матери. Это нарушило бы все протоколы noblesse oblige66, и французские аристократы – такие же кланы, как мафия, когда дело касается семьи. И слушать, как я распинаюсь, словно рассерженный подросток…
– Вот уж чего о тебе не скажешь.
– Но именно так обо мне думают мадам де Монсабер и весь ее клан.
– Ну, они глупые, мелкие и очень неправы.
Она протянула руку и коснулась моего лица.
– Ты говоришь так по-американски.
– Это проблема?
– Вряд ли. Напротив, это очень вдохновляет. Ты слишком добр ко мне.
– Потому что ты слишком строга к себе. А еще потому, что ты определенно прошла через ад.
Она докурила «Мальборо» и тут же зажгла еще одну сигарету. Она заметила, как округляются мои глаза при виде столь ожесточенного курения… куда более экстремального, чем во время наших прошлых свиданий, когда она выкуривала всего две сигареты в час. Теперь же она курила одну за другой. От нее не ускользнуло мое беспокойство, и она истолковала его как упрек.
– Ты же не собираешься принуждать меня к здоровому образу жизни и цитировать данные американских медицинских исследований о сигаретах и раке легких?
– Зачем мне это делать, если ты и так все уже знаешь?
– Touché67. – Она щелкнула зажигалкой «Зиппо» и зажгла новую сигарету, уже зажатую между губами. – Если бы не сигареты, думаю, я бы уже бросилась под поезд метро. Мысли об Эмили останавливали меня. Мысли о тебе останавливали.
Я переваривал эти слова, стараясь не выглядеть слишком удивленным… или слишком довольным. Мне это не удалось.
– Тебе не стоит играть в карты, Сэмюэль. У тебя все на лице написано.
– Я никогда не думал…
– Что? Что я испытываю к тебе то, что вы, американцы, любите называть «чувствами»? Возможно, чувства более глубокие, чем ты можешь себе представить. И те, что заметно усилились за время твоего долгого отсутствия.
Я хотел рассказать ей о неизбывном одиночестве последних месяцев, о тихой агонии разлуки с ней. Вместо этого я взял ее лицо в свои руки и произнес:
– Ты прекрасна.
– Обманщик. Я ничего не вешу, я похожа на скелет, на призрак. Изможденная и…
Я поцеловал ее. Легким поцелуем в губы. Она сопротивлялась.
– Как ты можешь хотеть кого-то настолько ужасного?
– Ты – все, чего я хочу.
Я снова поцеловал ее. Слезы струились по ее щекам.
– Я
