фары криво припаркованного «Эскалейда», а потом и микроавтобус, который стоял чуть дальше с распахнутыми дверями.
Как только Василий остановился, Мирон выскочил из «Рио» и побежал туда.
Этери неподвижно лежала на полу между сиденьями, уставившись в потолок. Ее лицо блестело от пота. Должно быть, точно так же выглядел он сам после того, как заглянул в умреца.
— А где второй, Паш? — спросил Ноа, держа Этери за запястье.
— В лес сбежал, — отозвался водитель. В салон потянуло куревом. — Толян с Юрой за ним пошли.
Ноа посмотрел на Мирона. Мирон не услышал, а скорее прочел по губам:
— Валяй, говори, чего хочешь.
Как назло, ничего подходящего в голову не приходило. Пальцы Ноа — на каждом по кольцу, а на некоторых по два — нетерпеливо барабанили по подголовнику.
— Вот это, — выбрал Мирон, и Ноа коснулся простого деревянного кольца с едва различимым орнаментом.
— Почувствовал или наугад?
Пожав плечами, Мирон надел кольцо.
— Была ноша моя — Ноа пришел, себе взял.
Улыбаясь, Ноа сцепил пальцы с безвольными пальцами Этери — и повалился рядом. Мирон застыл, решив, что это часть плана, однако Ноа, казалось, чувствовал себя еще хуже, чем Этери.
— Вези на Машкова, — тяжело произнес над головой Мирона голос Калерии. — Я позвоню Журе.
Мирон, которого никто не выгонял, занял место у прохода. Он крутил на пальце подаренное кольцо и смотрел то на лежащих шорников, то в окно. Пару раз оглянулся, чтобы убедиться, что «Рио» и «бэха» Калерии не отстают: они следовали за микроавтобусом, как привязанные.
Устав пялиться на дорогу, Мирон перебрался поближе к водителю Павлу. Если бы он не знал, что Толян и Юра ушли в лес, то решил бы, что за рулем один из них — настолько все трое были похожи.
— А что на Машкова?
— Дом-яйцо, — отозвался Павел. Мирон погуглил и действительно нашел на улице Машкова дом-яйцо. Полистал «Википедию», ничего значимого не вычитал и спросил снова:
— А там что?
— Это дом Ноа.
Мирон отыскал немногочисленные фотографии интерьера, сразу же пожалел об этом и отругал себя за зависть. Посмотрел на каменную шею Павла над белым воротничком рубашки.
— Вы слышали что-нибудь? Ну, о чем они тут говорили?
Ответа не последовало. Мирон посидел еще немного, глядя на идеально отполированную приборную панель, и уже собирался было вернуться на свое место, когда Павел наконец произнес:
— Да дерьмо какое-то. Этуна спрашивала его про смерть девчонок. Не так, что сомневалась, а знала, что он. Спрашивала, кто его научил.
— Лесной батюшка?..
— Нет. Такого не слышал.
Мирон откинулся на спинку и взъерошил волосы. Этери по-прежнему смотрела вверх, Ноа свернулся калачиком рядом. Когда микроавтобус потряхивало, они вздрагивали, но в себя не приходили. Алиса снова осталась с Василием наедине. Мирон собирался написать ей сообщение, но она написала первой.
«Ты там как?»
«Норм. А ты?»
«Домой хочу».
Можно было предложить ей выйти и взять такси, но она все равно бы не согласилась. Тем временем Павел сбросил скорость. Мирон увидел дом-яйцо. На снимках он казался больше, а вживую — уютнее. Подавив вздох, Мирон подвинулся, чтобы впустить Калерию. Склонившись над Ноа, она принялась обшаривать его карманы. Наконец нашла то, что искала, — это была связка ключей с брелоком в виде дома-яйца, — и отперла ворота. Ее автомобиль первым нырнул в подземный паркинг.
Стоило Мирону выйти, Василий ткнул его в плечо.
— Видал, как шорники ЦАО живут? «КожРем» — сила.
Он и сам думал о том же. И еще — что так и не рассказал Василию о возможных карьерных перспективах. Подождав, пока Калерия отправится встречать Журу, а Павел с Этери на руках зайдет в лифт (Алиса, которой не терпелось посмотреть дом, поднялась с ними), Мирон задержал Василия возле остывающих машин.
— Потомственный маг Сила Алексеев, есть одна тема.
Василий дернул подбородком — мол, чего? — и пыхнул вейпом.
— Я говорил с Ноа. Одного из нас он возьмет к себе в подмастерья.
— Ого! — Удивленным он, правда, не выглядел. — И кого же?
— Сам выберет.
— Понятно. Спасибо, что сказал. Прикинь… — Створки лифта разъехались: это Павел вернулся на парковку за Ноа. Василий изучал стеклянную кабину с золотыми кнопками с прищуром знатока. — Здесь даже лифт круглый!
Они поднялись следующими. Мирон не мог отделаться от ощущения, что в обстановке дома словно не было самого Ноа. Невозможно было представить его среди лепнины с позолотой и барочных ангелочков на стенах. Выглядело все это дорогим, но устаревшим. На светлой штукатурке был изображен как бы разлом, за которым виднелась как бы Италия.
— Ресторан «Арарат», — метко сравнил Василий.
Точно такую же светло-бежевую кухню, например, Мирон видел в квартире Алисы. Едва ли Ноа когда-нибудь ею пользовался, но сейчас оттуда доносились два голоса — Журы и Калерии — и ползла сизая табачная дымка.
— …Думаешь? — спросила Калерия. Судя по звукам, они налили и выпили.
— Думаю самое худшее, — мрачно сказала Жура. Снова налили. — У тебя бездушь.
Мирон посмотрел на Василия, оба, толкаясь плечами, встали за углом.
— Так-таки и бездушь? — ахнула Калерия. — Вот же черти надули…
Мирон вдохнул, выдохнул и зашел в кухню будто бы за стаканом воды. Часть кухни, не видимая из коридора, оказалась от пола до потолка отгорожена сеткой. Внутри валялись игрушки: мягкая лошадка-качалка, погремушки, мячики, детский шезлонг на батарейках. Мирон успел подумать, что Ноа похитил и удерживает здесь ребенка, но там была еще нора. Он не выдержал и подошел. Из норы показался черный нос, затем уши. Потом на доски настила выбрался весь енот и деловито покатился к пластиковому тазу, в котором плавала резиновая уточка.
— Ха! — сказал Мирон. — Это что, енот?
— Это Фраппе, — пояснила Жура. — Только пальцы не суй: кусается.
Шорницы сидели за столом, на котором, кроме бутылки коньяка и двух стопок, ничего не было.
— Ладно. — Мирон заставил себя повернуться к еноту спиной. — Ну и что такое бездушь?
Василий как-то сразу оказался рядом: должно быть, его мотивировала информация о возможном повышении. «Офигеть, енот!» — прошептал он, Мирон ткнул его локтем.
— Бездушь — то, что взрослеет наоборот. — Жура опрокинула стопку и, даже не поморщившись, сразу продолжила: — Вот находят, скажем, люди в лесу старика с деменцией. Ни кто он, ни откуда — ничего не помнит. А это бездушь — она молодеть начнет, пока не превратится в ребенка.
— Зачатого от насилия на осколках и битом кирпиче, — дополнила Калерия. Ее, похоже, от выпитого прилично забрало: глаза сходились к переносице и то и дело закрывались. — Тут-то ее и прихлопнуть самое время…
— Представь, — подхватила Жура, — что твоя подружка уже спит, но в соцсетях тебе пишет. Это бездушь с тобой разговаривает.
— Или, — пьяненько сказала Калерия, — тебе с утра на ЕГЭ, а ты до пяти заснуть не можешь, потому что люто чешется
