class="p1">Лицо антиквара совершенно переменилось, глаза потемнели от злости.
– Не твое дело… – прошипел он угрожающим тоном, переходя на «ты» по привычке всех хамов, но от слова «сучка» воздержался, испугавшись скандала.
«Добро пожаловать в двадцать первый век, дорогая…» – мысленно усмехнулась Лоррен и снова подумала о Лео. Она отправила ему штук десять сообщений, пока стояла в трубе телетрапа. Он не ответил ни на одно. Она даже позвонила – с тем же результатом. Потом бортпроводница попросила ее перевести телефон в авиарежим. Кто он такой, Лео Ван Меегерен? Кто скрывается за неубиваемой улыбкой Чеширского кота и мечтательным взглядом? Бессердечный негодяй, который был не прочь развлечься с ней, но не собирался привязываться? Он что, добавил ее имя в свой донжуанский список, подумав: «Очень удобно, завтра дамочка улетит в Париж»? Она чувствовала себя одураченной, хотелось завыть от досады, но не позволяли приличия. Она не доставит удовольствия сидящему рядом мужлану, ни за что на свете!
Чувства оказались сильнее.
Так иногда в штиль на берег вдруг накатывает высоченная волна и смывает легкомысленного балбеса-курортника в море. Она отвернулась к иллюминатору, вгляделась в море облаков, в ослепительно-синее небо, полыхающее золотом солнечных лучей, потом занавесила лицо волосами и беззвучно заплакала.
«Дамы и господа, можете включить ваши гаджеты. Температура воздуха в Париже…»
Лоррен схватилась за телефон. Десять сообщений. От двух Полей, от Сьюзен Данбар, из «Плазы» – «с благодарностью за то, что выбрали наш отель», – от клиентов DB&S…
Ни одного от Лео.
«Пошел ты к черту, Лео Ван Меегерен!»
Она забрала чемодан из багажного отделения и нагнулась, чтобы посмотреть в иллюминатор. Париж тоже хандрил и не считал нужным скрывать от Лоррен дурное расположение духа. Совсем как в песне Барбары: «Это туманное небо нагоняет на меня скуку»[70]. Капли дождя барабанили по бетонным плитам летного поля, потоки воды заливали здания терминала 2Е. Текучий занавес скрывал стёкла перехода, по которому она шла к зоне прибытия.
Лоррен прибавила шагу, миновала багажный транспортер, толкнула дверь и взяла курс на стоянку такси, ненавидя весь мир и себя в первую голову.
Телефон подал голос в тот момент, когда она садилась в машину.
Последний шанс. Сейчас он все объяснит, попросит прощения, скажет, что ждет новой встречи… Номер неизвестен… У Лоррен участился пульс, когда она увидела на экране снимок табло прилетов с номером ее рейса, точным временем приземления самолета и одной-единственной «приветственной» фразой:
С возвращением, Лоррен, я о тебе помню.
16
Позволь сказать тебе: покидая
Нью-Йорк, ты никуда не уходишь.
Рэй Чарльз, «New York’s My Home»[71]
На следующий день, в пятницу, 13 декабря, ровно в 09:10, Лео покинул Нью-Йорк. Сначала он ехал по Франклин-Делано-Рузвельт-драйв, потом по Гарлем-Ривер-драйв, между Гарлемом и Бронксом, и оказался на мосту Джорджа Вашингтона, гигантском стальном чудовище, которое пропускает через себя триста тысяч машин в день, нависает над рекой Гудзон и соединяет северную часть острова Манхэттен и Форт-Ли в Нью-Джерси.
Накануне вечером он зарезервировал машину в Zipcar и теперь рулил по одной из самых диких местностей штата, к горам Кэтскилл и водопаду. Обычно он преодолевал маршрут за два часа, но из-за снегопада на этот раз понадобилось три. Погода не изменилась, небо было черным, а крыши большинства встречных машин покрывал снег, но в комфортабельном жарком нутре «тойоты» холодный и мрачный внешний мир казался таким же далеким, как Земля в иллюминаторе ракеты.
Лео был напуган. Страх не покидал его с той минуты, как он прочел письмо из Райкерс. Он боялся завтрашнего дня, следующей недели, будущего месяца… Ужас завладел всем его существом. Кто на его месте чувствовал бы себя иначе? «Сколько? – спрашивал он себя. – Сколько времени мне отпущено?»
Он думал о Лоррен. Интересно, она вспоминает о нем? Конечно вспоминает, иначе не забрасывала бы его сообщениями. Все написаны до посадки в самолет, потом она выключила телефон. Девушка забудет его, встретит другого… В конце концов, они провели вместе всего одну ночь.
За две мили до Хейнс-Фоллс, деревушки к востоку от Таннерсвилла, Лео съехал с 23А на узкую, петлявшую по полям дорогу.
– Здесь я вырос, – произнес он вслух. – Тебе нравится?
Ответом стал собачий лай.
– Я знал, что ты оценишь чистый воздух и природу.
Кокер сидел на переднем сиденье, касаясь носом приборной доски, и часто дышал, вывалив язык из пасти. Он посмотрел на хозяина, встряхнул ушами и коротко тявкнул.
– Вот что я тебе скажу, дружок: ты очень милый пес, просто отличный пес, даже суперпес, но собеседник никакой. Мог бы постараться…
Ответа не последовало, и Лео подумал: «Дожили! Ван Меегерен разговаривает с собакой. Сходишь с ума, старина…»
Леса перемежались обширными заснеженными пустошами, разбитыми на квадраты тропинками и дорогами. Метрах в трехстах, справа, между голыми заиндевевшими деревьями, Лео увидел дом, стоявший на откосе над лугом, огражденным белым забором. Он проехал по аллее между двумя высокими сугробами, выключил мотор, и наступила оглушительная тишина.
Лео вышел из машины в белый застывший пейзаж и сразу замерз: здесь было гораздо холоднее, чем в Нью-Йорке.
– Прибыли, – сообщил он то ли себе, то ли псу, выдохнув облачко белого пара.
Вокруг стояла поразительная тишина, только где-то вдали каркали вороны. Пес выскочил из салона и запрыгал по снегу, как козленок. Лео захлопнул дверцу, и звук взорвал великую тишь.
– Тебе не нравится снег? Вперед, слабак, буду тебя знакомить…
Они подошли к дому, выкрашенному в желтый цвет. Из трубы на заснеженной крыше вился дымок. Миновали коридор, оклеенный обоями в мелкий цветочек, и оказались в маленькой, жарко натопленной гостиной.
– Привет, папа.
Отец Лео читал у окна «Народную историю Соединенных Штатов» историка Говарда Зина с акцентом на положении рабочих, женщин, расовых и этнических меньшинств. Он поднял глаза.
Пауза.
– Привет, сын.
Ван Меегерен-старший сидел в любимом кресле, обитом вощеным ситцем, и молча смотрел на своего отпрыска, а когда поднялся на ноги, оказался почти таким же высоким, но более массивным, с широкой мускулистой грудью и венчиком белых волос на затылке. Старик был одет в коричневый шерстяной кардиган, который носил и до того, как Лео отправился на отсидку. Огромный непритязательный человек, он был напрочь лишен тщеславия и не думал о том, какое впечатление производит на других. Лео всегда восхищали эти черты отцовского характера. Тот никого не пытался ввести в заблуждение, но в глазах под кустистыми бровями угадывался острый ум, их блеск мог быть опасным и
