что в любой момент этому может прийти конец и ко мне заявится национальная полиция или Интерпол.
Или, что хуже, некоторые мрачные люди, выполняющие особый заказ своего разъяренного работодателя, вдруг осознавшего, что его годами или даже десятилетиями водили за нос.
Люди, которые не ведают пощады и которые решают все проблемы при помощи пистолетов с глушителем.
Посему можно предположить, что я, зарываясь (а то, что, подменив в последний год две трети покупок босса копиями, стала зарываться, мне и так прекрасно понятно), сильно, я бы даже сказала, смертельно рискую, должна дрожать от страха от неминуемого, пусть и не скорого, разоблачения.
Как бы не так.
Потому что я уже давно разработала план, как не только предотвратить разоблачение в ближайшие годы, но и вообще сделать так, чтобы правда никогда не стала достоянием общественности.
Или, во всяком случае, моего босса и его наследников.
Играя на тщеславии Воротыйло, я уже давно начала исподволь внушать ему мысль о том, что все эти покупки – не только отличная возможность вложения капитала (единственный рынок, который растет, это рынок эксклюзивных предметов искусства), но и возможность сделать себя бессмертным.
А это возможно, если все экспонаты (или, по крайней мере, все поддельные экспонаты его коллекции, которые я, конечно же, знала наперечет) войдут в экспозицию музея Юрия Воротыйло, который будет им основан.
Логично, если то, что находится в музее, пусть и частном, никогда не попадет на рынок и навечно останется висеть в залах, вызывая восторг посетителей.
Ведь кто знает, сколько копий и подделок висят в музеях по всем у миру и, принимаемые человечеством за оригиналы, затрагивают самые тайные струны души, заставляя застывать часами перед шедевром, впадать в экстаз, плакать, сходить с ума?
Не ведая, что это всего лишь копия, а не оригинал. А если так, то какая разница, что висит в музее, – уровня эмоционального воздействия это не уменьшает.
Ни один музей, тем более с международной репутацией, посещаемый в год миллионами паломников от туристической индустрии, никогда и ни при каких обстоятельствах не признается в том, что этот или вот этот шедевр – подделка. Тем более если речь идет о всемирно известном экспонате.
Ни музеи Ватикана, ни Метрополитен-музей, ни Эрмитаж, ни Прадо, ни Музей Д’Орсэ, ни Галерея Уффици, ни Британский музей.
Ни Лувр.
А если так, то дело оставалось за малым: завершить тонкий прессинг Воротыйло, который уже начинал себе нравиться в роли мецената и учредителя собственного музея, куда перейдет большая часть его коллекции (отобрать экспонаты ему помогу я, внимательно следя за тем, чтобы все фальшивки оказались именно в музейных залах), на что, как я была уверена, понадобятся последующие три-четыре года.
Если, конечно, мне не будет мешать очередная молодая супруга, в искусстве ничего не смыслящая, однако именно поэтому уверенная, что если какая-то картина стоит теперь в три раза больше, чем еще десять лет назад, то почему бы ее не продать.
Ведь на вырученные миллионы можно купить новую яхту или канареечно-желтый бриллиант-семнадцатикаратник – конечно же, для самой молодой супруги.
Именно этим – капаньем на мозги моего босса – и занималась Кариночка, которая меня сразу невзлюбила, чувствуя, вероятно, какую тайную власть я имею над ее мужем.
А распродажи коллекции, даже частичной, я допустить, естественно, не могла, потому что если положить этому начало, то кто гарантирует, что рано или поздно не будет принято решение выбросить на рынок подделку.
Кариночка же, та, что двуногая, была необычайной транжирой, постоянно отвлекала моего босса от мыслей о его коллекции, новых приобретениях и, что важнее всего, о необходимых инвестициях для основания и строительства собственного музея.
Да, от Кариночки, в первую очередь двуногой, но вместе с ней и четвероногой, требовалось избавляться, причем как можно быстрее.
И над этим я упорно работала.
* * *
– Она меня укусила! – раздался дикий вопль моего босса откуда-то из глубин президентского люкса. – Эта тварь меня цапнула за палец ноги!
Я поспешила на помощь Юрию Дмитриевичу, застав его в гигантской ванной комнате в одних трусах, зато со злобной собаченцией, вцепившейся ему в большой палец правой ноги.
– Почему она здесь? – кричал босс. – Мона, ты же сказала, что тварь в другой ванной!
Да, сказала, прекрасно зная, что это не так. Но надо ковать железо, не отходя от кассы. Если Воротыйло и так разозлен на Кариночку двуногую, то пусть разозлится еще больше и на четвероногую.
– Прислуга ошиблась и заперла собаку не в той ванной, – соврала я не моргнув глазом. Я вообще никогда не моргаю, если приходится лгать.
Привычка.
– Прошу извинить, Юрий Дмитриевич, это мой недочет!
– Отцепи от меня эту мурену! – стенал Воротыйло, в изнеможении опускаясь на край ванны. – Мона, помоги мне!
Конечно, Мона помогла. Как всегда, помогала, разруливая любую критическую ситуацию, быстро и бесшумно.
В данном случае – ею же самой и созданную. О чем моему боссу знать, конечно же, было вовсе не обязательно.
После того как Кариночка (четвероногая!) была отцеплена от большого пальца правой ноги Воротыйло и водворена в спальню к Кариночке (двуногой!), а сам большой палец правой ноги все тем же, еще никуда из президентского люкса не девшимся, врачом обработан перекисью водорода, особой антисептической мазью и обернут эластичным пластырем, минимизирующим болевой эффект, я проводила хромающего босса на диван в салоне и произнесла:
– Прикажете отменить поездку на аукцион?
Прекрасно зная, что аукцион Леонардо Воротыйло никогда не пропустит.
– Ни за что! – ответил мой босс. – Только приготовь мне, ради бога, чай с липовым медом!
Ну да, если он без чего и не мог жить, так это без чая с липовым медом.
– Уже готов, Юрий Дмитриевич, – сказала я, пододвигая к нему столик на колесиках, на котором стояла массивная кружка с ароматным напитком и баночкой столь обожаемого им меда из тех мест, откуда он сам родом.
За тем, чтобы этот мед был всегда и везде, я следила лично.
– Ах, Мона, что за кошмарное утро! – произнес Воротыйло, окуная ложку в баночку и отправляя ее в рот. – Не люблю я Париж…
Ну да, он ведь был тогда со своей супругой (до Кариночки, так сказать!) на романтическом, а-ля миллиардер рюс, уик-энде в Париже, когда получил инсайдерскую информацию, что его империю начинают дербанить и против него открыли сразу два уголовных дела.
Я тоже не люблю Париж, но говорить об этом боссу вовсе не обязательно: все же я не его подружка и не любовница, а подчиненная.
– Если бы не аукцион Леонардо, ни за что бы не отправился сюда! Думаешь,
