через секунду Василий Николаевич почувствовал, как нарты ускользают из-под него: олени, цепляясь разлатыми копытами, карабкались по наветренному плотному склону оврага.
— Испугался ведь. Олень тоже боится. Да ехать надо. Тебе нарты не сдержать, чтобы тихонько съехать. Как быть? Скажи оленю, олень не понимает. Так ладно ведь, так хорошо побежит, а снег внизу мягкий, не ушибешься, — утешал Мефодий, вновь остановив упряжку для передышки.
Мгла как будто не смела опуститься на землю и затопить гору, на которой они стояли.
Заиграли сполохи на небе, потом картина резко изменилась. Всё ярче разгораясь, всколыхнулся светоносный занавес. Иглы неведомых прожекторов метнулись по небу.
Мефодий закричал. Обходя вокруг саней, он кричал во всё горло.
— Зачем кричишь?
— Чтобы сюда пришел…
Василий Николаевич посмотрел на небо, думая, что Мефодий привораживает сияние, и только после того, как тот крикнул раз двадцать, учитель услышал слабый ответный крик в тундре и увидел приближающуюся точку.
— Нинка едет, — сказал Мефодий присмотревшись.
— О-хой, гой! гой! гой! — все еще кричал маленький человек, остановив упряжку и не обращая внимания на Мефодия и учителя.
— Много потерял? — спросил Мефодий.
— Пятнадцать следов.
— Чего она кричит? Ведь приехала, — спросил учитель.
— Волки оленей угнали. Нинка оленей ищет. Колхозный олень на крик к человеку бежит: страшно ведь ему без человека в тундре.
— След мелкий, дикие собаки угнали.
— Дикие собаки? — переспросил Василий Николаевич. — Диких собак не бывает.
— Бывают ведь, вот видишь, — подтвердил Мефодий.
— Нигде о них не сказано. Я книги читал. Я учитель.
— Учитель, а не знаешь, как собаки дичают и стаей ходят.
— Тебя Нинкой зовут, слышал я. Сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
— Так вот, Нинка, если бы ты была мальчишкой…
— Я и так хозяин. У меня только мать да сестренка, мужиков-то больше нету.
Крутя черноволосой головой с подрезанной над бровями челкой, Нинка смеялся, а Мефодий объяснил, что мать назвала его Нинкой, как ей хотелось, и все привыкли звать так, сначала и не знали, девчонка это или мальчишка.
— Ну, а буквы ты знаешь? Это какая буква? — начертил Василий Николаевич на снегу.
— Не знаю.
— Учить ребят я буду.
— Ой, научи, пожалуйста!
— В школу приезжай.
— А это кто шел? — показал Нинка на снег. — Песец шел, — ответил Нинка за учителя. — Ну, искать оленей надо.
— Где искать ночью? И следы замело, — возразил Василий Николаевич, вновь почувствовав озноб.
— Так искать надо, — уверенно махнул рукою Нинка. — Олень бежит против ветра, чтобы чутьем слышать далеко. Песец в другую сторону бежал: стая гнала оленей, а он тоже их боится, поди.
Поехали вместе. Одного за другим нашли пять растерзанных оленей и одного еще живого, со сломанной ногой.
Шкуры и мясо задранных оленей бросили в тундре, а головы и ноги Нинка бережно собрал: из прочной шкуры будут шить обувь.
— С этими оленями стая задержалась, другие далеко убежали, целы ведь будут, — сказал Нинка.
— Может быть, и тех догонят волки, — сказал учитель.
— Нет. Видишь вот, безногий цел остался, тут ведь он близко был, — ответил Нинка.
Поглядывая на Василия Николаевича, Нинка крутил головой и усмехался, не понимая, — почему учитель отказался есть дымящуюся кровью почку только что зарезанного оленя.
Нинка сначала даже обиделся, но потом ему стало жаль учителя. Отдав Василию Николаевичу свой совик[11], он наказал Мефодию, чтобы тот поскорее вез учителя в становище, и один уехал на поиски остальных оленей.
— Теперь недалеко тут, — говорил Мефодий. — Река будет, вдоль реки поедем, потом через реку переедем, — тут и совсем рядом. Правда ведь. Поди, теперь теплее тебе?
Василию Николаевичу в Нинкином совике было уютнее, накрученную одежду, казалось, ядром не прошибить, и сам он с трудом мог пошевелиться.
Глаза слипались, голова то и дело клонилась набок, и Василий Николаевич прилагал большие усилия, чтобы не заснуть окончательно и не свалиться с саней. Порою он открывал глаза и соображал:
«Берег видно крутой, — это река… где-нибудь спустимся на лед, а там скоро, скоро…»
Внезапно Мефодий закричал. Учителю почудился шум сползающего снега. Сбоку, как лезвие огромного ножа, сверкнула кромка обнаженного льда.
— Дальше падай! — крикнул Мефодий и столкнул Василия Николаевича с саней.
Тут же сани навалились на Мефодия, и все кувырком в снежной лавине понеслось под гору. Мелькнули олени, сани, и снег залепил учителю глаза.
* * *
Нинка вернулся глубокой ночью, зашел к председателю колхоза, осмотрелся и задал вопрос:
— Где учитель?
— Не знаю, — ответил председатель и в свою очередь спросил:
— Сколько оленей потеряли?
— Шесть, — ответил Нинка и опять спросил:
— Где учитель?
— Какой учитель?
— Мефодий, поди, вез учителя в школу. За старым пастбищем я их встретил. Еще вместе с Мефодием искать ехали, потом я один поехал, Мефодий сюда повез. Не смотришь, где учитель. Ты большой, так все равно тебе, а нам, маленьким, учиться надо.
— Почему все равно? Не все равно вовсе. Только не видал я. Поди, в стадо заехали. Хитрый Мефодий чай пьет, свежую оленину ест. Не маленький, приедет ведь. В тундре не потеряется.
Нинке самому хотелось заехать на пастбище оленей. Соблазн был велик, но, подумав, он твердо сказал председателю:
— Нет, беда это. Мефодий в стадо не заехал. Не говорил так, — значит, не будет так делать. Учитель замерз, он его прямо сюда вез. Беда это, искать надо.
— Надо искать, — забеспокоился председатель, — долго не едет, не зря это. Надо людей посылать.
— Сам поеду, — сказал Нинка, — позволь только в стаде свежую упряжку взять.
— Бери. Пускай еще человек едет. Где последний раз видел, от этого места искать будете. По обеим сторонам ищите, — сказал председатель и неожиданно спросил:
— Велик ли учитель?
Нинка показал рукою чуть выше своей головы и полюбопытствовал:
— Зачем спросил?
— Поди, одежду теплую ему надо сшить.
— Тогда шей чуть побольше, — сказал Нинка и уехал.
Сани порой летели по воздуху, а потом прыгали с кочки на кочку и так бились о неровности, что непривычный человек боялся бы за свои почки и печенку.
Утром по земле мело. За окном правления колхоза в снежных вихрях «заряда» ныряла гора. Когда прояснялось, тогда было видно, как высока гора; над нею вырисовывалось небо, и снова всё исчезало в налете пурги.
Председатель волновался. Невысокий, но очень пушистый в своих мехах, он подолгу стоял на улице и глядел за реку в испещренный летящими снежинками воздух.
Скованного дремотой, не понимающего, день сейчас или ночь, скрюченного от холода и неудобного сидения на нартах Василия Николаевича Нинка привез в колхоз. Когда зашли в теплую избу, он похлопал учителя по плечу:
— Веселый ты человек, с тобой хорошо будет. Сейчас спи,
