— Она поднялась к нему, поцеловала его; они поболтали.
— Конечно, — задумчиво протянула Люсьена, — может, эта, живая, и есть двойник Мирей! Но ведь Жермена тоже не проведешь… Ты сказал, что он с ней говорил, что он ее поцеловал. Разве у другой женщины мог быть в точности такой же голос, те же интонации, та же походка, жесты?.. Нет! Ерунда! Двойники — выдумки писателей.
— Есть еще одно объяснение, — сказал Равинель. — Каталепсия![5]У Мирей были все признаки смерти… но она пришла в сознание в прачечной. — И поскольку Люсьена, похоже, не понимала, он продолжал: — Такое случается. Я когда-то читал про это.
— Каталепсия — после двух суток пребывания в воде!
Он чувствовал, что Люсьена готова вот-вот вспылить, и жестом попросил не повышать голос.
— Послушай, — раздраженно заявила Люсьена. — Пойми, будь это случай каталепсии, я сразу же отказалась бы от врачебной практики! Потому что тогда вся медицина гроша ломаного не стоит, потому что…
Похоже, этот разговор задел ее за живое. Губы у нее дрожали.
— Что ни говори, а смерть мы констатировать умеем. Хочешь, чтобы я привела тебе доказательства? Чтобы я сказала тебе, какие у меня были основания? Неужели ты воображаешь, что мы выдаем разрешение хоронить вот так, без разбору?
— Успокойся, Люсьена, прошу тебя…
Они замолчали. Глаза у обоих блестели. Она гордилась своими познаниями, своим положением. Он знал, что она презирает его — профана. Ей надо было, чтоб он всегда восхищался ею. И вдруг он позволил себе такое… Она поглядывала на него, ожидая слова или хотя бы взгляда.
— Тут и спорить не о чем, — снова заговорила она безапелляционно, будто у себя в больнице. — Мирей умерла. Остальное объясняй, как хочешь.
— Мирей умерла. И тем не менее она жива.
— Я говорю серьезно.
— Я тоже. Мне кажется, что Мирей… — Можно ли признаться Люсьене?.. Он никогда не открывал ей своих потаенных мыслей, но прекрасно знал, что она и так читает их как по писаному. — Мирей — призрак, — шепнул он.
— Что-что?
— Я же сказал тебе — призрак. Она появляется, где хочет и когда хочет… Она материализуется.
Люсьена схватила его за руку. Он покраснел.
— Учти, я не всякому решился бы сказать такое. Я делюсь с тобой сокровенной мыслью, предположением… Лично мне кажется, что это вполне допустимо.
— Нет, тобою надо заняться всерьез, — пробормотала Люсьена. — Я начинаю думать, что у тебя не все в порядке… Ты ведь сам как-то рассказывал мне, что твой отец…
Вдруг лицо ее застыло, пальцы до боли сжали руку Равинеля.
— Фернан! Посмотри-ка мне в глаза… скажи, а ты не разыгрываешь ли меня?
Она нервно рассмеялась и, скрестив на груди руки, наклонилась к нему. С улицы можно было подумать, что она тянется губами к любовнику.
— Уж не принимаешь ли ты меня за круглую дуру? Долго ты будешь морочить мне голову? Мирей умерла. Я это знаю. А ты уверяешь меня, будто труп похищен, будто она воскресла и запросто разгуливает по Парижу… А я-то… да, могу в этом признаться, я люблю тебя… И я мучаюсь, теряюсь в догадках.
— Тише, Люсьена, прошу тебя.
— Теперь я понимаю… Ладно, рассказывай дальше свои басни. Конечно! Меня ведь там не было. Но знаешь, всему есть предел. Ну, так говори честно: куда ты клонишь?
Никогда еще он не видел Люсьену в таком состоянии. Она чуть ли не заикалась от ярости, лицо ее побелело.
— Люсьена! Клянусь тебе. Я не лгу.
— Ну нет! Хватит! Я готова принять многое, но поверить в квадратуру круга, в то, что мертвый жив, что невозможное возможно, не могу.
Хозяин бара не отрывался от газеты. Сколько парочек он повидал на своем веку! Сколько наслушался странных речей! Равинелю было не по себе от его безмолвного присутствия. Он помахал купюрой:
— Будьте любезны!
И чуть было не извинился за то, что не попробовал сэндвичи.
Закрывшись сумочкой, Люсьена попудрила лицо. Потом первая встала и вышла, даже не оглянувшись на Равинеля.
— Послушай, Люсьена… Клянусь, я рассказал тебе чистую правду.
Она шла, повернув лицо к витринам, а он не решался повышать голос.
— Послушай, Люсьена!
Какая дурацкая, неожиданная сцена! А время шло. Бежало! Еще немного, и Люсьена вернется на вокзал, оставив его наедине со своими страхами и тревогами… В отчаянии он схватил ее за руку:
— Люсьена!.. Ты прекрасно знаешь, что у меня нет никакой корысти…
— Да? А страховка?
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что все проще простого. Нет трупа, значит, нет и компенсации. И в один прекрасный день ты мне сообщишь, что дело со страховкой не выгорело и ты ничего не получил.
Какой-то прохожий пристально на них посмотрел. Может, услышал последнюю фразу? Равинель испуганно оглянулся. Затеять ссору на улице… Глупее не придумаешь!
— Люсьена! Умоляю! Если бы ты только знала, что я пережил!.. Пойдем присядем.
Они миновали перекресток Сен-Жермен и вышли к скверу против церкви. Скамейки были мокрые. Сквозь голые ветки сочился унылый свет.
«Нет трупа, значит, нет и компенсации…» Равинель об этом и не подумал. Он присел на краешек скамейки. Вот и все кончено. Люсьена стояла рядом, отшвыривая носком туфли опавшие листья. Свистки полицейских, бег машин, едва слышное гудение органа, пробивающееся сквозь церковные двери… Жизнь! Чужая жизнь! Эх, стать бы кем-нибудь другим, не Равинелем!
— Ты бросаешь меня, Люсьена?
— Извини, по-моему, это ты…
Он откинул полу своего габардинового пальто.
— Садись… Не станем же мы сейчас ссориться?
Она присела. Выходящие из церкви женщины с интересом поглядывали на них. Нет, эти двое не очень-то похожи на обычных влюбленных.
— Ты же прекрасно знаешь, что для меня все это никогда не было вопросом денег, — устало продолжал он. — И потом, подумай только… Допустим, я хочу тебя надуть. Разве мог бы я серьезно надеяться, что ты никогда не узнаешь правду? Стоит тебе приехать в Ангиан, навести справки, и ты в два счета все разузнаешь…
Она возмущенно пожала плечами.
— Оставим в покое страховку. А вдруг ты побоялся довести дело до конца? Вдруг ты струсил и предпочел спрятать труп, закопать?
— Так это ведь еще опасней. Тогда ни о каком несчастном случае не могло бы быть и речи, на меня сразу же пало бы подозрение… А зачем я стал бы придумывать пневматичку и визит к Жермену?
