— Что я?.. Не брошу тебя?.. Это ты хочешь сказать? Ты полагаешь, что тебе грозит опасность… Нет ли тут поблизости какого-нибудь тихого кафе, где можно спокойно поговорить? Потому что я приехала главным образом поговорить. Посмотреть, уж не заболел ли ты.
Сняв перчатку, она взяла Равинеля за руку и, не обращая внимания на прохожих, проверила его пульс, ущипнула за щеку.
— Ей-богу, ты похудел. Лицо желтое, глаза мутные.
В этом вся Люсьена. Ее никогда не интересовало мнение других, никогда не волновало, что о ней могут подумать. Среди пронзительных выкриков мальчишек-газетчиков она преспокойно сосчитала его пульс, посмотрела язык, пощупала железы. И Равинель сразу же почувствовал себя в безопасности. Люсьена — как бы это сказать? — была полной противоположностью всему неопределенному, мягкому, смутному. Люсьена вела себя самоуверенно, почти вызывающе. У нее резкий, решительный голос. Иногда ему хотелось бы походить на нее. А иногда он ненавидел ее… Потому что она порой наводила на мысль о хирургическом инструменте — холодном, гладком, никелированном.
— Пойдем по улице Ренн. Там мы наверняка наткнемся на какое-нибудь бистро.
Они перешли площадь, Люсьена крепко взяла его под руку, словно направляя и поддерживая.
— Я ровным счетом ничего не поняла из твоих двух звонков. Во-первых, было плохо слышно. И потом, ты слишком тараторил. Давай по порядку. Когда ты вчера утром вернулся домой, труп Мирей исчез. Так?
— Именно так.
Он внимательно следил за ней, спрашивая себя, как она сейчас отреагирует на его слова, ведь она вечно твердит: «Не надо нервничать… Чуточку здравого смысла…» Они сосредоточенно вышагивали по тротуару, не обращая внимания на далекую перспективу улицы, уходящей к перекрестку Сен-Жермен. Равинель расслабился после ужасной нервотрепки. Пусть-ка Люсьена хоть ненадолго примет на себя это тяжкое бремя.
— Что же тут долго голову ломать? — заметила она. — Могло же труп унести течением?
Он улыбнулся.
— Исключено! Во-первых, течения почти нет, ты это знаешь не хуже меня. А если бы и было, так труп застрял бы в протоке, у водослива. Думаешь, я не обыскал все, прежде чем тебе позвонить? Конечно обыскал…
Она стала хмуриться, а он, несмотря на все свое волнение, даже обрадовался, видя, как она буквально засыпалась, не хуже абитуриента, застигнутого врасплох неожиданным вопросом не по программе.
— А может, тело украли, чтобы тебя шантажировать? — растерянно спросила она.
— Исключено! Я уже об этом думал. Даже расспросил дочку почтальона — девчушку, которая каждое утро пасет козу на лугу против прачечной.
— Да ну?.. А она ничего не заподозрит?
— Я принял меры предосторожности. К тому же у девчонки не все дома… Короче, такое предположение начисто отпадает. Кому нужен труп? Чтобы меня шантажировать, как ты сказала, или чтобы мне навредить? Но до меня никому нет дела… И потом, ты представляешь себе, что такое украсть труп? Стоп. Вот маленькое кафе, как раз для нас.
Крошечный бар, три стола, сдвинутые вокруг печки. За кассой хозяин читал спортивную газету.
— Нет. Завтраков у нас не бывает… Но если желаете сэндвичи…
— Прекрасно! И две кружки пива!
Хозяин ушел в подсобку, должно быть узкую и тесную. Равинель выдвинул стул, чтобы Люсьена могла сесть. Перед кафе со скрипом останавливались автобусы, стремительно выпускали двоих-троих пассажиров и катили дальше, отбрасывая тень. Сняв берет, Люсьена облокотилась на стол.
— Ну а что это еще за история с пневматичкой?
Она уже протянула руку, но он покачал головой:
— Письмо осталось дома. Я туда не вернулся. Но я помню его наизусть. Слушай: «Я уеду дня на два, на три. Не беспокойся. Ничего серьезного…» Гм… «Продукты в погребе, в шкафу для провизии… Сначала доешь початую банку варенья…»
— Минутку!
— Будь уверена, я не ошибаюсь: «…доешь початую банку варенья, а потом уж открывай новую. И завертывай кран, когда не пользуешься газовой плитой. А то ты вечно забываешь. До встречи. Целую тебя…»
Люсьена впилась в Равинеля взглядом. Потом, помолчав, спросила:
— И ты, конечно, узнал ее почерк?
— Конечно.
— Почерк ничего не стоит подделать.
— Знаю. Но дело не только в почерке — я узнаю ее стиль. Я уверен, что это письмо написала Мирей.
— А штемпель? Почтовый штемпель неподдельный?
— Спросила бы уж заодно, был ли почтальон настоящий, — пожал плечами Равинель.
— Ну, тогда я вижу только одно объяснение: Мирей написала тебе до отъезда в Нант.
— Ты забываешь про дату на штемпеле. Пневматичка была отправлена из Парижа в тот самый день. Кто же отнес ее на почту?
Вернулся хозяин кафе с горой сэндвичей на тарелке. Он также поставил на стол две кружки пива и снова уткнулся в газету. Равинель понизил голос:
— И потом, если бы у Мирей были опасения, она бы обязательно на нас донесла. А не ограничилась бы предупреждением насчет початой банки с вареньем.
— Она просто не поехала бы в Нант, — заметила Люсьена. — Нет, по всей вероятности, она написала это свое письмо до… того…
Она принялась за сэндвич. Равинель отпил полкружки. Только теперь он с предельной ясностью осознал всю абсурдность создавшейся ситуации. И почувствовал, что Люсьена тоже бессильна что-либо понять. Она положила сэндвич, отодвинула тарелку.
— Что-то не хочется есть. Это так… неожиданно все, что ты рассказал! Ведь если письмо не могло быть написано раньше, тогда… после-то как же?.. И в нем нет ни малейшей угрозы, как будто у отправителя память отшибло?
— Вот-вот, — шепнул Равинель. — Ты подходишь к самой сути.
— Что?
— Все верно… Продолжай.
— Но в том-то и дело… Я не понимаю…
Они долго и пристально глядели друг другу в глаза. Наконец Люсьена отвернулась и робко произнесла:
— А может, у нее есть двойник?..
Да, Люсьена явно капитулировала. Двойник! Они, видите ли, утопили двойника!
— Нет-нет, — тут же спохватилась она. — Какая чушь! Даже если предположить, что существует женщина, удивительно похожая на Мирей… Разве ты бы ошибся? Да и я… Ха-ха… И чтобы эта женщина сама пришла отдаться нам в руки!
Равинель не перебивал. Пусть немного поломает себе голову.
Мимо проносились переполненные автобусы. Изредка кто-нибудь заходил в кафе, заказывал вина, посматривал украдкой на двоих, которые не ели, не пили. В шахматы играют, что ли?
— Я тебе еще не все рассказал, — прервал молчание Равинель. — Сегодня утром Мирей приходила к своему брату.
В глазах Люсьены промелькнуло изумление, сменившееся испугом. Бедная Люсьена! Ей явно не по себе.
