занавеса Себру — в ярком платье, на шее сверкающая золотом цепочка, взор стыдливо потуплен. Зрители сразу узнали в ней уже известную им барышню л’Эстабилье.
— Отвечай, Себра! — обратился к ней «великий воевода». — Кто тебя завербовал?
— Священник Петр и жена Младена Козака.
После этого привели священника Петра и Младена Козака с женой. В пышнобородом пастыре мало кто узнал бы клоуна Густава, зато Громобоя Ивановича невозможно было спутать ни с кем, настолько он выделялся из общей массы своим могучим телосложением.
— А ну-ка расскажи, братец Нэчо, как все произошло!
— В середине прошлого месяца в Кориманове появилась какая-то группа болгар. Я пошел к их главному, отнес творога да масла. И увидел, что это вооруженный отряд. Ну, вечером я взнуздал свою лошадку и поскакал в Дезоро к наместнику великого визиря. Рассказал ему все, что видел, и он дал мне за это пять турецких фунтов…
— Достаточно! — перебил его «воевода». — Остальное мы уже знаем. Наместник наслал на этот отряд турецкое войско. И ты был командиром особой части. Весь отряд до последнего человека уничтожили. Ведь так?
— Так, великий воевода.
— А помнишь ли ты, братец Нэчо, ту клятву, что мы давали прошлой зимой? Бороться за освобождение всех народов. Не быть больше ни сербами, ни болгарами, ни македонцами. Стать единой семьей. А вы нарушили клятву и поэтому все вы приговариваетесь к смертной казни!
И с тем же достоинством, с каким и появился, он ускакал, сопровождаемый свитой. На арене остались только предатели и несколько воинов. Предателям завязали белыми платками глаза, поставили их на колени. Грянул залп — и они повалились на землю.
Ах, какой шквал аплодисментов сразу потряс цирк — аж шатер чуть не обрушился на зрителей! Старый предводитель македонцев неистовствовал от восторга в первом ряду и палил в воздух из пистолета. Весь зрительный зал самозабвенно шумел, бурлил, клокотал в едином порыве воодушевления. Господин Барберри уже несколько раз выезжал на арену и, сняв шапку, раскланивался и жестикулировал, выражая свою признательность публике.
Уже и расстрелянные поднялись с земли и скрылись за занавесом, а зрители все еще не покидали своих мест, продолжая кричать и аплодировать.
Наконец, матрос-униформист объявил во всеуслышание:
— Каждый, кто желает и дальше смотреть представление, должен купить новый билет.
В ответ раздались гул и недовольное ворчание, только старый предводитель македонцев счел это решение справедливым; он тотчас же поднялся и направился к кассе. Многие последовали его примеру, потому что им тоже хотелось еще раз посмотреть «Сцены битвы».
Теперь-то уж господину Густаву незачем было всякими прибаутками заманивать в цирк базарную публику: узнав о «Сценах битвы» и услышав ружейные залпы, люди валом повалили туда и в считанные минуты заняли все места. Прозвенел колокольчик — и представление началось снова…
К полудню, когда все артисты стали совершенно чумазыми от пороховой гари, старый македонец, сидевший на том же месте и уже в пятый раз просмотревший до конца «Сцены битвы», передал Палу Чайко, что хотел бы перемолвиться парой слов со своим собратом-воеводой.
Господин Барберри в сопровождении матроса-униформиста сразу же поспешил к старику. Да и как иначе? К такому благодарному зрителю следовало отнестись с должным уважением.
Македонец протянул руку директору цирка.
— Я уже сказал твоему помощнику, что я Юрдан Шпачов, воевода из Рударца. И скажу тебе прямо, что вы очень хорошо изображаете «Сцены битвы». Думаю, эти «Сцены» стоило бы посмотреть всем моим людям, да и соседям из других воеводств и вообще всем македонцам.
Господин Барберри рассеянно посмотрел по сторонам.
— Я догадываюсь, о чем ты думаешь, — продолжал воевода. — О том, что они сюда не приедут. Они живут далеко в горах, где находятся их села. Надо бы тебе отправиться туда, обойти все края, где живут македонцы и болгары. И можешь не бояться, ничего с тобой в пути не случится. Я дам тебе охранную грамоту со своей гербовой печатью. В тех краях всем известен герб старейшего воеводы.
— Мне надо подумать, — ответил директор.
— Я буду здесь до вечера, — сказал воевода, и на этом беседа закончилась.
Старик развязал кошелку с провиантом и, подкрепившись, отправился брать билет на следующее представление.
Весть о замечательных «Сценах битвы» разнеслась по всему базару, и народ валом валил к цирку. На черном от пороховой гари лице господина Барберри проступил лихорадочный румянец.
— Ах, какой аттракцион! — шептал он и уже в который раз пожимал левой рукой правую. — Барберри, я тебя поздравляю! Сам Шекспир мог бы позавидовать успеху, выпавшему на долю твоей пьески. Барберри, ты великий человек!
Мисс Аталанта, помогавшая в кассе Мари-Мари, притащила в раздевалку уже третий мешочек мелочи.
— Мама сказала, что у нас теперь денег куры не клюют, — сообщило это юное дарование.
Зрители, рассевшись на деревянных скамейках, нетерпеливо загомонили, требуя начинать представление. Барберри зазвонил в колокольчик, тяжело вздыхая при этом:
— О, родина, ты не ценишь своих сыновей! Только на чужбине к ним приходит истинное признание. Нет пророка в своем отечестве!..
И с этими словами он еще раз пожал себе руку.
К вечеру, когда все уже выбились из сил и этот затянувшийся спектакль, или, как выразился директор, «сбор денег», наконец закончился, старый македонец снова позвал Барберри.
— Ну, что ты решил, директор?
— Поеду, куда хочешь! — пылко отозвался Барберри.
Тогда воевода написал охранную грамоту, аккуратно выводя округлые буквы кириллицы, поставил на ней печать и, основательно утомленный переживаниями от общения с искусством, медленно заковылял к выходу.
Поздно вечером, когда артисты собрались в большой кибитке и начали строить планы на будущее, господин Барберри с энтузиазмом воскликнул:
— Друзья мои, мы станем миллионерами!
Миклош Касони невесело усмехнулся.
— Я по-другому представлял себе жизнь артистов, — вздохнул он. Но кому какое дело было до его детских иллюзий, когда маленькой цирковой труппе явно улыбалась удача?
Глава десятая, в которой ночные посетители нарушают покой наших путешественников, особенно одного из них
— Судьбе угодно вести нас в дикие края, где живут народы, которые борются за свою свободу, — с воодушевлением произнес Барберри, за столько представлений успевший так переделать «Сцены македонской биты», что труппа уже могла разыгрывать их своими силами, без привлечения добровольцев.
В благодарность за проявленное усердие он назначил Пала Чайко первым шталмейстером[28].
— Первым и последним, — пошутил бывший матрос, поскольку других шталмейстеров в труппе не было.
Пал Чайко немного знал те места, куда им предстояло отправиться, так как за годы странствий побывал и в Македонии, и в Албании и даже успел посидеть в турецкой тюрьме в Монастире, будучи заподозренным
