Я закусываю губу, понимая, что теперь придется рассказать все. И сегодня в наш домик мы не вернемся. Никаких ананасов.
37Нас отводят в полицейский участок. Там оказывают первую помощь Никите. И звонят в лагерь. Чтобы за нами приехали. Мы же несовершеннолетние.
И если наш побег выльется в массы — лагерю вообще теперь влетит. И за побег и за то, что мы после десяти ещё гуляем. Вдалеке. Без сопровождающих.
Но что-то меняется. Полицейским сам увозит нас в лагерь. Я волнуюсь в пути. Меня трясёт от вопросов.
Никита поддерживающе сжимает мою руку. Пытается подбодрить. Но сам один раз говорит обычное:
— И тебя подставил…
Чем нервирует ещё больше.
Я уверена, что нам обоим конец. Я снова стану изгоем, как только все узнают, что мы гуляли в городе, вместо того, чтобы вернуться.
И ведь только нашла место, где ко мне все хорошо относятся! Но вдруг всё не так плохо?
По сути нас нашли. В городе. Может, мы потерялись и вышли туда. Хотели пойти в полицию, попросить о помощи, но не успели.
Этим я себя успокаиваю.
Мы останавливаемся возле лагеря. У входа нас уже ждёт директор и его заместитель.
— Выходите, — отключает мотор полицейский.
Приплыли.
Мы с понурым видом вылезаем из машины. Идём к воротам.
Подхожу и не знаю, куда глаза деть. Стыдно.
— Спасибо, что нашли их, — звучит строгий голос директрисы.
Я так боюсь, что мужик сейчас всё расскажет. А ведь сделает это. Но ведь он не видел, что мы танцевали и веселились, да?
— Да как их было не заметить? Наш один приметил мелкотню, следил за ними. Ладно, пацан, уже нормально выглядит. Но девчонке явно лет шестнадцать. Вот как-то так и нашли. Танцевали там на площади.
Я поджимаю губы. Нервно смотрю на двух женщин, что, кажется, сейчас взорвутся от гнева.
— Спасибо, — повторяет ещё раз. Но уже сдержаннее, холоднее. Строже. Мурашки по спине бегут.
— Рад служить! — машет и улыбается. Сделал доброе дело. Ага.
И уходит.
Директриса разворачивается, открывает ворота и идёт вперёд. Никита хватает меня поддерживающе за руку. Снова.
Но это не успокаивает. Наоборот, смотрю на него — и сердце сдавливает. И едва не разрывается.
У него ссадины, покраснения на лице. Несильные, но это угнетает.
Надо было всё же попробовать отговорить идти его на этот фестиваль.
Не вышло. Зря старалась, видимо.
Мы молча доходим до кабинета директора. И эта тишина душит. Угнетает.
Уже в помещении садимся на стул.
Атмосфера удушающая. Как перед плахой сижу и жду свой приговор.
И что-то мне это напоминает. Точно. Когда Никита контрольные из класса воровал. А я на шухере стояла. А тут Грымза, математичка пришла. И тогда всё закончилось исключением. Ну, после пожара того самого кабинета. А сейчас…
Нас тоже прогонят? Ладно я… Но Никита?
— А теперь… — директриса пытается сдержать самообладание. Хот по рвущимся ноткам гнева — получается у неё плохо.
Садится напротив. Скрещивает перед собой пальцы и смотрит на нас таким взглядом, что мне опять становится и страшно, и стыдно.
— Рассказывайте. Начнём с тебя Ковалёв.
Мы сидим как на допросе. Никита говорит честно про побег. Запутался. Но ни слова не сказал про меня. Обмолвился, что неделя тяжёлая была. Стресс. Психанул. Ушёл. Не выдержал нагрузки.
И кажется, ему не верят.
Всё внимание переключается на меня.
— А ты как, Ксюша, оказалась рядом с ним?
Я рассказываю. Как упала. Как он нашёл меня.
— И почему вы не вернулись в группу? — кажется, я слышу скрип зубов. — Вы хоть понимаете, как мы волновались? Мы уже думали звонить в службу спасения! Ты, Ковалёв вообще поставил под угрозу лагерь! Знаешь, что будет, когда узнают, что у нас пропало двое детей? Закроют! И всё из-за эгоистичного мальчика!
Я стараюсь спасти нас обоих.
— Мы не знали как вернуться…
— Хватит! — резко ударяет по столу. Никита стискивает меня за руку. Всё это время не отпускал. — Хватит бреда! Москвина, Ковалёв здесь не первый год! Да я его с детства знаю! Как и он — здешние места! Он — заблудился? Вы меня за дуру держите??
— Это я виноват, — выпаливает Никита.
— Мне всё равно кто виноват. Вы подставили меня. Сейчас начнутся проверки. Ещё и разбирательства. Я вынуждена вызвать сюда ваших родителей. Твоё нахождение в лагере и в клубе, теперь под большим вопросом Ковалёв, а ты…
Она снова переводит взгляд на меня.
38— Я разочарована, Москвина.
Мне нечего сказать. Я чуть не плачу.
— Всё. Не хочу видеть никого, — машет устало головой. — Уходите! Ты, Ковалёв, иди в медпункт, а ты, Москвина… Куда хочешь. Больше никаких поблажек. Будешь работать. Я и так была слишком добра к тебе. Зинаида Петровна, проводите Никиту до врача.
Я встаю со стула. Сжимаю ладони в кулаки. И вылетаю из кабинета. Следом идёт Ковалёв с заместителем директора.
Никита мажет по мне виноватым взглядом. Я ничего не отвечаю. Чувствую свою вину сама. Мы накосячили. Не подумали об этом. Точнее, я думала, но мои чувства помешали трезво мыслить.
Поэтому возвращаюсь к себе в домик. Терплю на себе пренебрежительные взгляды. Оглядки.
Выхожу на работу на следующий день. С Никитой вижусь один раз. Больше не успеваю — прихожу к нам в домик и падаю без сил. В качестве наказания теперь меня никто не щадит.
В таком темпе проходит два дня.
Все возвращаются с похода. Пока Ковалёв отлёживается в мед. пункте.
Всё хочу увидеть Артёма, сказать, что с нами всё в порядке. Он ведь волновался из-за нас. Тогда, когда мы купались в речке.
В обед выбегаю к нему. Знаю, где они тренируются. И когда вижу его издалека — слегка улыбаюсь. Настроение немного поднимается.
Хочу подлететь к нему, обнять, сказать, что всё нормально. Но он с обидой в глазах мажет по мне, казалось бы, равнодушным взглядом. И проходит мимо.
Я оборачиваюсь. Смотрю ему в спину.
— Артём? — зову его. А он молчит. Никак не реагирует на мои слова. Обижается.
Я его понимаю. Сама чувствую безмерный стыд перед ним.
На некоторое время отстаю от него. Иду работать. Думаю, как поступить. Груз вины начинает давить ещё сильнее. И выговориться некому. Никиту, вроде как выписали, но у даже не нахожу времени, чтобы проведать его.
