Репетиции назначены после обеда, с утра на сцене монтировщики.
Значит сегодня отдыхать. К тому же я вспомнила, что со вчерашнего вечера ничего не ела, да и те пять конфет и три печенья едой назвать сложно. А утренний глоток вчерашнего холодного кофе тоже вряд ли может сойти за завтрак. Я вспомнила о яйцах, молоке и масле, которые со вчерашнего дня терпеливо ждут меня в холодильнике и направилась к себе в комнату с твердым намереньем соорудить себе омлет, пока не удалось разжиться чем-нибудь посущественней.
Возле актерского флигеля маячил Давид, живой и с виду вполне здоровый. Я театрально сложила руки в покаянном жесте и пошла к нему навстречу.
Давид издалека заулыбался мне и помахал рукой — этот парнишка, похоже, и впрямь не умел злиться.
— Чем я могу искупить свою вину? Хочешь — обрушь ширму на мою глупую голову. — провозгласила я, делая трагическое лицо.
— Полно, маркиза! Уроните ширму снова, и я буду счастлив поймать ее для вас!
— Давид, кроме шуток. Я очень виновата. У меня прямо гора с плеч свалилась, когда Лика сказала, что ты ничего не сломал.
— Все, забудь. Ты, кстати, Лику не видела? — спросил он как бы между прочим, краснея при этом до ушей.
— Видела, пару часов назад. Она дома была.
— Мы с ней договорились погонять нашу сцену, я пришел — ее нет.
“Плохи твои дела, парень. Если она пообещала тебе что-то и забыла об этом, то шансы твои не очень.” — подумала я, а вслух сказала:
— Странно. Куда бы ей деваться… — я глянула на часы, — Ого, почти восемь. Мне она вообще-то тоже нужна.
— Кто это вам обоим понадобился?
Из-за кустов боярышника на дорожку вышел Вадим. Он мельком осведомился у Давида о самочувствии и устремил на меня внимательный взгляд. Даже слишком внимательный. И холодноватый. Впрочем, может быть, он казался таким из-за слишком холодного оттенка глаз. И даже когда лицо доктора выражало интерес и дружелюбие, его прозрачные, как оконное стекло глаза меня смущали и немного отталкивали. Впрочем, разве он в этом виноват?
— Лика. Вы ее не видели?
— И… что вы собираетесь с ней делать?
— Я поняла. Это шутка. Смешно. Мне она нужна, чтобы… хотя, может и кто-то из вас сгодится.
Мужчины заинтригованно взглянули на меня.
— Мне завтра нужно ехать в Воронин закупаться для вечеринки. А я не знаю куда. Лика обещала подсказать.
— Если завтра, то я смогу вас подбросить. В Воронине неплохой рынок и торговый центр. А если подождете меня полчасика, то и помочь смогу.
— Где подождать?
— Мне нужно ненадолго заехать в больницу.
Идея показалась мне не очень, но я не стала отметать ее сразу. Меня постоянно упрекали в том, что я сначала откажу, а потом подумаю. В этот раз я решила сделать наоборот.
— Ну… там видно будет. Мне главное туда добраться.
Мы условились о месте и времени завтрашней встречи и распрощались, оставив Давида дожидаться Лику. Мне было немного жаль мальчика и я предложила ему подняться ко мне перекусить и дождаться Лику у меня, но он сказал, что подождет ее на свежем воздухе, и по нему было видно, что Ликино отсутствие его тревожит, хотя видно было, что от омлета он отказался с трудом. Вот это верный рыцарь!
Честно говоря, я тоже немножко волновалась, и взбивая яйца, то и дело поглядывала в окно. Лика не появлялась. В какой-то момент Давид тоже пропал с лавочки и я решила, что она все-таки пришла, а я, увлекшись готовкой, не услышала шагов в коридоре.
Я вылила яйца с молоком на сковороду, накрыла ее крышкой, убавила огонь и встала перед окном.
Разумеется, мне с моим везением досталось окно на запад. Теперь каждый вечер я буду наблюдать, как небо окрашивается в оттенки нежно-розового, лиловеет, потом наливается тяжелым багрянцем, словно кисточку с краской раз за разом окунают в стакан с водой.
И вместе с красками неба сгущается беспричинная тревога.
— Ненавижу закаты. — сказала я вслух.
Окно моей комнаты в Питерской квартире выходило на запад. Когда я жила там вместе с родителями, закатов словно не существовало для меня. Просто садилось солнце и наступал вечер.
Но после того, как мы с бабушкой остались в этой квартире вдвоем, вечера превратились для меня в пытку. И чем ниже опускалось солнце, чем пунцовее становилось небо, тем сильнее душила тоска.
Темный канал, разноцветные кораблики, старик с саксофоном на углу Невского, затейливая головоломка крыш — все, что я раньше любила теперь вызывало у меня желание плакать.
Бабушка заметила это и предложила мне занять другую комнату, с окном на восток. Бывший папин кабинет. Тот самый, где я устроила потом свой цыганский шатер, по меткому выражению Каргопольского.
И вот мне снова придется наблюдать, как солнце валится за крыши домов и за кирпичную стену “Вороньего приюта”.
Внезапно меня осенило, что кусок остроконечной крыши и высокая печная труба, что виднеется за оградой, принадлежит дому моего детства. Бабушкиному дому. Когда я жила в нем, то из окна моей комнаты на втором этаже можно было видеть усадьбу — кусок крыши центрального здания выглядывал из- за полуразвалившейся ограды.
В детстве меня было две жизни. Одна из них зимняя — школа, день рожденья, чугунные львы со снежными колпаками на гривах, вишневый пирог в духовке, молоко с медом, шерстяные носки…
Другая жизнь начиналась летом. Живописные развалины усадьбы, игра в поиски клада и путешественников во времени, кислющие яблоки из усадьбы, подслащенные воровским азартом, осы в варенье, ужин на веранде… Я не помню, какую из этих двух жизней я считала более реальной, более настоящей, более своей. Но я точно помню, что мои планы, желания и даже мечты были зимними и летними.
В мои шесть лет у меня была летняя мечта — купить корову Розу, которая иногда забредала попастись к нам на лужайку. Старая женщина с белоснежной косой, уложенной вокруг головы сшила для меня мешочек на веревочных завязках, канареечно-желтый в крупный черный горох.
— Накопишь — купим Розу. — сказала она серьезно, — с молоком будем.
Кто была эта женщина? Ее лицо стерлось из моей памяти.
Вечером к бабушке заходила соседка и мы, убрав после ужина посуду и застелив стол старинной вязанной скатертью играли в лото. Играли на деньги. Бабушка, соседка баба Аня и я. И та женщина с белой косой. Играли по честному — мне не помогали, не подыгрывали. Я бы не позволила. Монетки накапливались в мешочке, я пересчитывала их. С каждым днем
