я член комитета.
— У вас что, и комитет есть? Небось выборный? — хохотнул ООН.
— Выборный…
— Даешь ты, дедуля. Где жена-то твоя? Один почему летишь?
— Умерла, — голос у Ивана Нестеровича дрогнул. Он отвернулся от нас к окну. На вопросы ооновца больше не отвечал, делал вид, что не слышит.
Так мы летели долго. Ооновец заснул, но и во сне часто вздрагивал, ошаривал стоявший у него в ногах крупногабаритный кассетник, который он пронес в салон. Коробка мешала нам с Иваном Нестеровичем выйти, мы сидели тихо как мыши и шептались. Он рассказывал свою жизнь, расспрашивал меня. Чем ближе мы подлетали к Москве, тем больше он возбуждался.
— Душенька, я весь открыт радости, я помолодел, как мальчик. Правильно я выражаюсь? Я все люблю! Самолет люблю, небо люблю. Душенька, — голос у него дрогнул, — я ведь совсем один, только кошечка у меня, тоже старая, больше никого. Меня в Москву на два месяца пригласили, а я не могу. Некому за кошечкой присмотреть, взялся один человек всего на месяц, деньги с меня большие взял. Такая страна Америка, ничего не попишешь. Просил на два месяца — не могу, говорит. Бросить кошечку — это предать животное. Нехорошо, правда, душечка? — Он понизил голос. — Я готов полюбить, вот какой я вам открою секрет. Я сам ее буду обшивать, на руках носить стану. Готовое — это плохое. Если сейчас в России кого встречу, полюблю — женюсь.
— Не женись, — проснулся ооновец.
— Почему? Считаете, я старый?
— Не женись, — повторил тот. — Вдруг жену к тебе не выпустят?
— Сейчас другие законы, сейчас всех выпускают! Венские соглашения, не читал? Общеевропейский дом, я — старик и то в курсе!
— Все равно, мало ли…
— Ну и что? — по-детски удивился Иван Нестерович. — Тогда я с ней на Родине останусь, даже лучше.
— Не связывайся ты с русскими бабами, дед.
— Русские девки — лучшие в мире. Я точно знаю. Я молодой был, красивый, я знаю. Негритянки — добрые девки, а русские еще лучше.
— Не связывайся, дед, не советую.
— Почему он такой злой, душенька? — зашептал Иван Нестерович.
— Жена у него такая…
— Да? — успокоился он. — А я думал, это он ко мне так. за то, что я американец. Душенька, а вы мне советуете… если встречу?
— Как сложится.
— Да-да-да, как сложится, вы правы, я по городам буду ездить, гулять по улицам стану, с Родиной знакомиться, с людьми… Как сложится, душенька.
Самолет шел на посадку, появились подмосковные леса, озера, вот и березы стали видны. Мой сосед неотрывно смотрел в иллюминатор, лицо его побагровело. Я испугалась.
— Вам плохо?
— Чего? Первый раз вижу, — задохнулся он, — первый раз, березы, красота-то какая, лес какой!..
— Как в Канаде, — подбросил ооновец.
— Молчи, дурак, — вдруг грозно оборвал его Иван Нестерович. — Теперь ты у меня помолчишь! — И, обернувшись ко мне: — Я горжусь, что я русский! Я всегда гордился, даже когда был этот подлец, как его… сенатор Маккарти… Вот она, Родина,' хоть напоследок увижу.
Самолет приземлился. Ооновец скрылся, не попрощавшись. Мы вышли, прошли по рукаву, вошли в первый зал. Ивана Нестеровича встречали трое молодых людей с букетами. Они тут же подхватили его под руки и куда-то быстро поволокли.
— Душенька, душенька! — кричал, оглядываясь, Иван Нестерович. — А телефон, ваш телефон? В каком я буду жить отеле? — спрашивал он встречающих. — Знакомая у меня…
— Найдетесь, найдетесь, — утаскивали они его, а он все вырывался. — У вас плотная программа встреч. Иван Нестерович.
И мой спутник исчез, растворился в толпе. Все вокруг куда-то бежали.
2
Вернувшись из отпуска в Нью-Йорк, мы разыскали Ивана Нестеровича, приглашали в гости. Он звал к себе, в Бруклин, далекий от нас район города, каждый раз подробно объясняя, на каком светофоре сворачивать. По его описанию все выходило просто: «налево, направо, как въедете на улицу, сразу останавливайтесь у большого дерева. Под деревом мой дом. У дерева я буду вас ждать».
«Иван Нестерович, да дайте нам номер дома!» — возражали мы. «А зачем? — удивлялся Сидоров. — Заблудитесь только! Я вам точно адрес даю. Такого большого дерева во всем Бруклине больше нет».
Он упорствовал. Мы все не ехали. Наконец встретились на юбилее газеты «Русский голос». Юбилей праздновали на Манхэттене, в «Украинском доме». Большой зал был полон людьми. В президиуме сидели приехавшие из Москвы гости, сотрудники советского посольства и консульства.
По американской традиции сначала был обед. Мы расселись за длинные столы, на которых стояла горячая картошка, селедка, огурцы, ветчина — стандартная русская закуска. Милые женщины обносили тушеным мясом: «Кушайте, пожалуйста». Было много водки. Напротив нас оказался какой-то древний старичок с такой же древней женой. Хорошо закусывал, еще лучше пил. Пил он из стакана, рюмку он сразу решительно отодвинул. Он все чокался с нами, гостями из Москвы, и хитровато улыбался щербатым ртом. Рядом с ним сидел пожилой чернявый человек, бывший капитан Советской Армии. Сражался, попал в плен, бежал, оказался в Европе, перебрался в Америку, инженер, много лет сотрудничает в «Русском голосе». Он и радовался нам, и стеснялся, и горячо рассказывал о войне, о плене, и признавался:
— К бывшим военнопленным до сих пор как-то странно относятся. Вроде бы все и хорошо, а недоверие к себе до сих пор ощущаю. И проверили меня давно, и езжу к-родственникам в Союз, а все равно… Что здесь делаю? Работаю, пишу в нашу газету, помогаю материально.
— О-о, — улыбался старичок, — хорошо помогает, молодец, всегда деньги дает. Я тоже активист, но я бедный, я на пенсии. Вон, поглядите, вам один человек машет с того стола, тоже наш активист, Иван Нестерович. Иван, поди сюда, — задребезжал старичок.
Подошел высокий, вальяжный Иван Нестерович, очень нарядный. Модный пиджак, модная рубашка, дорогой галстук солидного человека:
— Душенька, наконец-то! Это ваш муж? Когда ж ко мне приедете? А я все один, душенька, так и не женился.
— У Ивана жена умерла, — задребезжал старичок. — Мы ему невесту ищем. Он у нас завидный жених, с капиталом, фабрикант.
— Я есть фабрикант, но не эксплуататор, — начал Иван Нестерович с обиженным видом. — Я своих рабочих не эксплуатировал, я просто хороший закройщик…
— Да ладно тебе, Иван…
— Не ладно, перед людьми позоришь, правда, душенька?
Но тут их спор перебили. Обед кончился. Пошли торжественные речи. Газета «Русский голос» отмечала свой семидесятилетний юбилей. Говорили гости из Москвы, один из них, представитель общественной организации, заключил свое приветствие стихами Владимира Набокова:
Бессмертное счастье наше
Россией зовется в веках.
Мы края не видели краше,
