Путешествие в Русскую Америку. Рассказы о судьбах эмиграции
Галина Башкирова, Геннадий Васильев
От авторов
Однажды в неурочный час мы зашли в советское консульство в Вашингтоне. Раннее утро, тихо, пустынно. Навстречу шел знакомый вице-консул, молодой, высокий, крупный человек. Личность популярная в советской колонии. Остряк, исполнитель цыганских романсов, знаменитый лебедь-балерун из «танца маленьких лебедей». Из года в год у нас на капустниках повторялся один и тот же номер: Чайковский под рояль, верзилы в белых пачках, их сизые, огромные ноги в кедах в свете прожекторов, неизменный восторг зрителей.
Весельчак двигался нам навстречу не то с большой вазой, не то с коробкой сладостей в праздничной упаковке. Ни бодрых приветствий, ни свежего анекдота, ни обычных присказок — ничего. Странно…
— Кому подарок несете? — спросили мы.
— Какой подарок? — хмуро ответил он. — Урна это!
— Какая урна? Чья?
— Чья, чья… Соотечественника.
— Какого… соотечественника?
— Нашего с вами! — Тут он наконец притормозил и остановился. — Шлют и шлют со всей Америки. Вот никак не пойму, — сказал он, и никакого бодро иронического приятия жизни во всех ее причудливых проявлениях не было ни в его голосе, ни в могучей спортивной фигуре. — Ведь живут же себе здесь преспокойно, правда? Родились даже некоторые в Америке. А умирают — и что? Просят по завещанию похоронить в родной земле, причем часто — в конкретном месте. И все заранее оформлено по закону, и деньги приличные заплачены — за перевоз, захоронение, за все. Мы привыкли — рутинная работа. А все равно каждый раз — загадка.
— Какая загадка — Родина, — сказали мы.
— Вот именно, — вздохнул наш собеседник, — ну, понятно, тянет человека домой, это при жизни. А после смерти? Не все ли равно, где лежать после смерти? Некоторые в России-то только родились, а открывают родственники завещание, и вот вам, сюрприз: после смерти хочу домой. Вот и носим, и носим. Сам бы не поверил, если б рассказали…
И он двинулся со своей ношей дальше.
А мы вышли из консульства. Южная улица горбатилась белыми дорогими особняками. Была весна, все цвело, отцветали розовые японские вишни, зацветали магнолии и розы. Голубело, как всегда, ослепительное небо. По идеально подстриженным газонам скакали белки. Вашингтон — город-сад, витрина страны.
Мы остановились и поглядели друг на друга. Родина…
Как объяснить словами, какой силы чувства к ней привязывают? А что такое Родина, если человек живет вдали от нее?
Наши соотечественники за рубежом… Тема, в течение десятилетий практически «непроходимая». Если и появлялось в печати что-то об этом, то всегда враждебное.
Русский, украинец, латыш, литовец, армянин, еврей — человек родом из нашей страны, живущий за рубежом, достоин был презрения, осуждения, в крайнем случае — снисходительной жалости. До самого недавнего времени встреченный за границей соотечественник описывался даже, казалось бы, наиболее разумными публицистами в тонах крайне пренебрежительных. В каждом жесте, фразе, поступке проступало в этих дорожных зарисовках прежде всего одно — чувство неизбывной вины оказавшегося за границей человека за утрату Родины. Каждый эмигрант обязан был каяться. И советский человек в лучшем случае снисходительно принимал это покаяние. От всех подряд — даже от тех, кого увезли детьми, даже от их детей. И все недавно публиковалось, буквально срываясь с пера, «раскрывая» почтенного автора, — воспитанное всем предшествующим историческим опытом, неизжитое, прямо-таки государственное высокомерие советского человека перед человеком, часто занесенным не по своей воле невесть куда и радующимся встрече с соотечественником. Откуда эта спесь, этот гонор, полная глухота к чужой судьбе, эта безжалостность оценок?
В число людей, не заслуживающих доброжелательного или хотя бы вдумчивого разговора, попадали почти все без разбора: и те, чьи отцы и дети отправились на чужбину, гонимые безземельем, религиозными преследованиями; и послереволюционные эмигранты, оказавшиеся «по ту сторону баррикад» нередко просто в силу своего социального происхождения; и тысячи «перемещенных лиц», советских граждан, попавших в плен или угнанных на Запад в годы Великой Отечественной войны.
Уже сам факт жизни за пределами Родины делал их по меньшей мере подозрительными людьми. Неписаные правила предполагали, что советским работникам за рубежом следует держаться от них подальше. На приемах мы встречались с разными иностранцами, в том числе с заведомыми врагами. Было хорошо известно, кто они, где работают. Соотечественники? Нет, их следовало обходить стороной. Если кто из нас и поддерживал с ними знакомство, то, как говорится, на свой страх и риск. Исключение составляли только прогрессивные эмигранты, чаще всего небольшие старые общества — русские, украинские, литовские. С ними посольства и консульства поддерживали контакты: присылали докладчиков на праздничные вечера, снабжали советскими кинофильмами. Связи эти были не слишком тесными, а круг таких эмигрантов неуклонно сужался — старели и умирали эти люди, в основном представители дореволюционной эмиграции. И их дети, и дети их детей чувствовали себя больше американцами или канадцами, чем русскими или украинцами.
И уж совсем стало трудно, когда сравнительно недавно, в 60—70-е годы, зарубежная эмиграция стала получать свежее пополнение, когда начался приток советских граждан: евреев, армян, немцев, решивших уехать за границу. Хотя это явление приобрело довольно широкие масштабы, по всем идеологическим канонам того времени оно было необъяснимо, а следовательно, нереально.
После доклада Н. С. Хрущева на XX съезде, после возвращения из лагерей десятков тысяч людей и их реабилитации страна только-только начала приходить в себя, начали расшатываться привычные представления о внешнем враждебном мире… И снова медленный откат на целых двадцать — то, что называется теперь периодом застоя. Снова обвиняюще-прокурорский взгляд. Он мешал увидеть реальную жизнь и у себя дома и за границей, лишал возможности налаживать диалог с людьми, многие из которых тянулись к своей Родине. Родина отталкивала этих людей от себя. Сколько недоброжелателей мы приобрели! Скольких друзей потеряли!
Так было совсем недавно. Зачем долго объясняться. Вспомним вопрос анкеты: «Имеете ли родственников за границей?» Вопрос, стоявший где-то рядом с другими: «Состояли ли в других партиях?» и «Находились ли в плену или на оккупированной территории?» Естественно, родственников за границей ни у кого «не имелось». Они стали появляться только после 1956 года, у кого дядя, тетя, братья и сестры, даже дети. Сталинский взгляд на жизнь, согласно которому по мере развития социализма классовая борьба обострялась и по всей стране раскрывались «контрреволюционные заговоры», связанные со «щупальцами из-за рубежа», продолжал действовать после его смерти. Взгляд этот, его «теоретическая
