угощения. Пришли Теслиме и Пенбе, одетые в клетчатые летние платья.
К вечеру, когда солнце опустилось совсем близко к горам, отарчане стали собираться под прохладным навесом.
Столы, застеленные белыми скатертями, были уставлены разной снедью. От черных чугунных котлов, поставленных на огонь на железных треножках, несло жирным запахом рисового пилава; поодаль стоял, точно разодетый царский генерал, громадный самовар.
Теперь все готово. Но студентов все еще нет. Теслиме и Пенбе стали беспокоиться, а вдруг не приедут?
Они вышли на улицу и нетерпеливо поглядывали на проселочную дорогу, которая видна была далеко-далеко меж хлебных полей. Они думали, что Билял и Акиме непременно приедут этой дорогой. И вдруг над деревней появились два самолета. Все отарчане высыпали из-под навеса. Кто-то с самолета помахал рукой.
Сделав над деревней два круга, самолеты устремились ввысь. Когда они были уже довольно высоко, от них оторвалось одно за другим нечто черное… Точки эти повисли на белых зонтиках.
— Парашютисты! — выкрикнул кто-то.
Все побежали в степь. В этой суматохе Теслиме не заметила, как старый Мемиш скрылся в толпе колхозников.
— Откуда же взялись эти аэропланы, будь они неладны, — огорченно посмотрела Теслиме на Пенбе и они снова повернулись к дороге:
— Не видно. Хотя бы доехали благополучно…
Когда матери с таким беспокойством ждали своих детей, к ним прибежал мальчик.
— Тетя Теслиме… Тетя Пенбе… Это наши прилетели: Билял ага и Акиме апте… Вот они идут сюда, — и мальчик снова побежал к толпе.
Теслиме вздрогнула, точно на нее вылили целое ведро холодной воды. Ошеломленная, она сделала несколько неловких шагов, с тревогой глядя на Пенбе.
— Да не пугайтесь же, бедная! — сказала Пенбе дрожащим голосом. — Значит, на самолете прилетели. Вот, черти, ой какие шалуны они! — и потянула Теслиме к колхозникам.
Пока они обошли школьный двор, толпа была уже на улице. Билял и Акиме, выйдя из гущи колхозников, бросились к своим матерям. Теслиме снова заплакала:
— Зачем ты, дитя мое, делаешь это? Ты, видно, хочешь остановить слабое мое сердце… — Она поцеловала сына и удивленно посмотрела на синий комбинезон, на ушастый кожаный шлем.
— А где Акиме? Иди, моя дочка, взгляну на тебя. Ах ты, сероглазый мотылек. — Теслиме обняла невестку: — Как же ты не боишься прыгать с такой высоты?
Под звуки авиационного марша, который исполняли двое колхозных скрипачей и бубнист, все заняли свои места под навесом. Бригадир Мурат усадил Биляла и Акиме за первый стол. Теслиме и старый Мемиш сели рядом с сыном, а Джалагаи — рядом с дочерью. Несколько маленьких Джалагаев тотчас пристроились между ними.
Председатель сельсовета, пожилая женщина, подняла руку. Это означало: «успокойтесь, начинаем!» Она произнесла довольно длинную речь, какую она произносила каждый раз, открывая красные свадьбы осенью. Но в этот раз, она кончила свою речь совершенно иначе:
— Товарищи, — сказала она, — с тех пор, как наш Отар зовут Отаром, здесь было очень много свадеб. Мы видели свадьбы девушек-сирот, которые шли к жениху пешком, видели свадьбы девушек бедных, отправляющихся к жениху в безрессорном дилижансе с колокольчиками, видели свадьбы кулацких дочерей, отправлявшихся на фаэтонах с бархатной обшивкой. Наконец, каждую осень видим красные свадьбы колхозных девушек, приезжающих на автомашинах. Но нам сегодня довелось видеть свадьбу, на которую жених и невеста прилетели точно так, как прилетают весною журавли.
Один за другим выступили представители всех четырех бригад колхоза. Они поздравляли новобрачных и пожелали им счастливой жизни. Так каждый раз кончалась торжественная часть красной свадьбы в Отаре. Сейчас, взяв в руки бокал, еще раз поднимется председатель сельсовета, и тогда все, опустошив свои рюмки, станут закусывать и веселиться.
Но неожиданно поднялась молодая женщина из табачной бригады с ребенком на руках.
— Джемаат![29] — крикнула она, улыбаясь. — Пусть теперь тетушка Теслиме скажет что-нибудь!
— Пусть, пусть скажет! — загудели все.
Не только перед всем обществом Отара, но даже перед своей бригадой стеснялась выступать Теслиме Чала. Сейчас же она, растерянно пожав плечами, посмотрела на своих односельчан, будто спрашивала: «что же я смогу вам сказать?»
Председатель опять подняла руку. Все притихли.
Теслиме медленно встала, поправила свой широкий платок, морщинистое худое лицо ее стало розовым, на лбу выступил пот. Она чувствовала, что дрожат ее руки и подкашиваются ноги.
Пересилив волнение и делая после каждого слова паузу, Теслиме прерывающимся голосом начала:
— Я не знаю… что вам сказать… уважаемый джемаат… Сегодня я очень обрадована… Если бы можно было… я вынула бы свое сердце и положила его на чистую тарелку… Тогда все увидели бы, как велика моя радость… Словами я передать вам ее не могу… Только те матери, у которых есть лишь одно дитя… только они, они могут понять, что я сейчас переживаю. У меня есть один сын, вот он, — указала Теслиме дрожащей рукой-один-единственный сын, которого час назад к нам принесли небеса.
Все отарчане, растроганные, затаив дыхание, смотрели на Теслиме. Бедная мать, не найдя слов, сделала слишком большую паузу, вынула из широкого кармана вышитый платок и вытерла глаза.
— Джемаат… — снова заговорила она, — теперь у меня есть и дочь… И она, прилетев, как весенняя ласточка, прибавила моей радости еще большую радость… Что еще сказать, джемаат? И сын и невестка — оба учатся… Сын мой будет самым большим агрономом… Невестка будет — доктором… Их учит советская власть… Советская власть воспитывает их такими умными и смелыми…
Теслиме, кажется, сказала все, что знала. Но джемаат ждал. Ни звука, ни вздоха не было слышно. Теслиме снова вытерла глаза и лоб. Надо было еще что-то сказать…
— Мне уже пятьдесят лет, джемаат, — как-то громче и смелее сказала она и взяла граненую рюмку, стоявшую перед ней. — Я в первый раз в жизни беру в руки рюмку с вином и эту первую рюмку поднимаю в честь советской власти, которая учит моего единственного сына, мою любимую невестку, в честь власти, которая обрадовала меня сегодня до слез.
Сразу вспыхнула буря рукоплесканий. Теслиме растерянно смотрела на своих односельчан: ведь ничего особенного она не сказала… А они хлопали и кричали ей. Она опустилась на стул, опьяненная радостью, улыбнулась и эта улыбка говорила: «Я сегодня счастливее всех».
Перевод И. Горелова.
Примечания
1
Аллау экбер — велик бог.
2
Менбер — возвышение для муллы в мечети.
3
Суре — глава корана.
4
Мунеджим — предсказатель по звездам.
5
Азраил — ангел смерти.
6
Джемаат — общество.
