еврейской литературы.
Овадия Сфорно из Цезены, живший в то время в Риме (позже врач в Болонье), был вторым учителем Рейхлина в еврейском языке. Сфорно знал также латинский язык и при помощи этого тогда мирового, языка он мог объясняться с Рейхлином. Он обладал еще некоторыми математическими и философскими знаниями и позже написал комментарии к большинству библейских книг. Он не был, правда, тонким знатоком еврейской литературы, смотрел на нее более чрез очки агады и кабалы; но для Рейхлина он знал достаточно. Так немецкий гуманист, бывший уже знаменитым человеком, латинскими речами которого восхищались итальянцы, сидел у ног еврея, чтоб с его помощью усовершенствоваться в еврейском языке. Вообще, где Рейхлину представлялся случай получить указания от еврея, он не пренебрегал этим; таким в высокой степени важным делом являлся для него еврейский язык. Однако не все евреи, в частности не немецкие, могли согласиться обучать христианина еврейскому языку; они ссылались на неправильно понятое место Талмуда, что запрещено сообщать нееврею слова Торы.
Так как в Германии, или можно даже сказать, во всей Европе он был единственным христианином, изучившим святой язык, а стремление к знанию последнего, как и греческого, было всеобще, то его многочисленные друзья уговорили его составить еврейскую грамматику, которая дала бы возможность жаждущим учиться самостоятельно изучить ее. Первая, составленная христианином, еврейская грамматика, которую Рейхлин назвал «памятником, более прочным, чем металлический» (закончена в марте 1506) была, правда, довольно скудна. Она давала исключительно самое необходимое для произношения и этимологии и одновременно с этим словарь, несовершенство которого, как составленного начинающим, не должно поражать. Но эта грамматика имела большое значение; она вызвала изучение еврейского языка у большего круга гуманистов, которые с того времени с жаром набросились на это, и эти занятия при лютеровской реформации дали новый бродильный материал. Ряд учеников Рейхлина, Себастьян Мюнстер, Видманштадт, пошли по его следам и возвысили еврейский язык до равноправия с греческим». Правда, толчок был дан, также, и с другой стороны. Почти в то же самое время в Падуе кружку учеников преподавал еврейский язык, Илия Левита}, первый немецкий еврей, который занялся этой, презиравшейся его еврейскими земляками, по крайней мере незнакомой им, областью. Когда он из-за военного смятения переселился из этого города в Рим, тогдашний генерал ордена августинцев, Эгидио (Эгидиус) де-Витербо, взял его к себе в дом, удовлетворял все его нужды и брал у него уроки еврейского языка. Но оба эти ревнителя еврейского языка среди христиан, Рейхлин и Эгидио де-Витербо, хотели, чтоб его изучали не ради него самого и также не для повышения знания Библии и разумного толкования Писания, но исключительно для того, чтоб этим путем иметь возможность без головокружения смотреть в бездну кабалистического тайного учения. По поручению Эгидио, перевел Зогар (или части его) на латинский язык кабалист Борух из Беневента. Так кабала, постоянный враг грамматического понимания, вопреки своей воле проложила ему путь. Папа Сикст IV настоятельно рекомендовал, чтоб кабалистические сочинения путем перевода на латинский язык делать доступными христианам.
Рейхлин, спустившийся в еврейскую улицу, чтоб поднять зарытый там клад, сначала был все-таки не менее своих современников полон грубых предрассудков против еврейского племени. Забывая о его прежнем блеске и не понимая его превосходного, хотя и покрытого отталкивающей скорлупой, ядра, Рейхлин считал его не только варварским и лишенным всякой склонности к искусству, но и низким и порочным. Он торжественнейше заявлял, что очень далек от того, чтобы благоволить к евреям. Подобно отцу церкви Иерониму, его образцу, он обнаружил, что основательно ненавидел еврейскую нацию. Одновременно со своей еврейской грамматикой он составил для одного рыцаря, желавшего устроить религиозный диспут со своими евреями, послание (missive), в котором он выводил все несчастье евреев из их ослепленного неверия вместо того, чтоб искать его в жестоком отношении христиан к ним. Рейхлин обвинял их не менее, чем Пфеферкорн в поношении Иисуса, Марии, апостолов и вообще христиан. При этом он ссылался на антихристианские сочинения Липмана и на еврейскую молитву против еретиков. Позже Рейхлин сожалел, что написал это юдофобское сочинение; его сердце не разделяло предубеждения его головы. Где он ни встречался с отдельными евреями, он любил пли, по крайней мере, уважал их; он мог находить, что они были лучше, чем то представление, которое христиане составили себе о евреях. Его чувство справедливости не могло решиться ни допустить, чтоб евреям была оказана просто несправедливость, ни тем более способствовать этому.
Когда Пфеферкорн и кельнские доминиканцы связались с Рейхлином, он уже был на высоте своей славы, высоко ценимый за свою честность высшими и низшими, возведенный императором Фридрихом в дворяне, назначенный императором Максимилианом советником и судьей Швабского союза, а также лично глубокоуважаемый, почитаемый, любимый и почти боготворимый кружком гуманистов, известным образом, орденом свободных умов внутри и вне Германии. Хотя до того времени Рейхлин не провинился решительно ни в чем еретическом, был в лучших отношениях с доминиканским орденом и без вознаграждения был их поверенным в светских делах, однако мракобесы инстинктивно видели в нем своего тайного врага. Распространение наук, занятие классической литературой, забота об элегантном латинском стиле, вызванной в Германии впервые Рейхлином воодушевление и интерес к греческому языку, в глазах завзятых католиков, языку схизматиков, и теперь введение даже еврейского языка, предпочитание еврейской правды, еврейского текста, испорченной, церковью считающейся канонической и ненарушимой латинской вулгате, — все это считалось мракобесами такими грехами, которые обеспечивали ему место в черной книге, хотя нельзя было, сейчас же, выступить против них с инквизиционным судом.
Данное Пфеферкорну, тайному агенту кельнских доминиканцев, поручение привлечь Рейхлина к расследованию нечестивых еврейских книг, было, как уже указано, хитро задуманной западней. Поэтому во время своей второй поездки в императорский лагерь Пфеферкорн посетил Рейхлина в его квартире, показал ему императорский мандат и старался сделать его союзником своих злобных планов против евреев. Рейхлин наполовину отклонил это требование, хвалил, правда, стремление уничтожить еврейские пасквили против христианства, но считал, что в мандате императора есть формальная ошибка, из-за чего решительные действия против еврейских сочинений являются незаконными и, поэтому, власти неохотно будут помогать этому. Рейхлин, говорят, дал ему тогда также понять, что он принял бы в этом участие, если бы он был приглашен. Вследствие этого Пфеферкорн отправился к императору, чтоб выхлопотать у него второй, правильно составленный и неоспоримый, манда Но евреи также не бездействовали, чтоб добиться у императора отмены мандата и возвращения отнятых у них книг.
Между тем франкфуртская община сделала своим поверенным энергичного человека из своей среды, Ионатана Леви Циона. Регенсбургская община также отправила
