языка в качестве второго судьи в этом деле. В слишком умном своем расчете эти хитрецы сделали ошибку, которая сделала спорным уже достигнутый ими успех. Пфеферкорн или кельнские доминиканцы считали необходимым обеспечить себя поддержкой человека, который, благодаря своей учености, характеру и уважаемому положению, мог сделать эту меру более действительной. Рейхлин, гордость Германии, должен был стать их союзником, чтоб заранее обезоружить своих противников. В расчеты входило также намерение так или иначе скомпрометировать этого человека, на которого мракобесы косо смотрели и который, к их досаде, первый в Германии и вообще в Европе возбудил среди христиан интерес к изучению еврейского языка, как греческого. Однако именно вследствие этих тонких хитростей Пфеферкорн и его руководители не только совершенно расстроили свое дело, но вызвали бурю, которая меньше, чем в десять лет, глубоко потрясла все здание католической церкви. По справедливости позже говорили, что полу-еврейский христианин нанес больше вреда христианству, чем это могли сделать все скверные еврейские книги). Иоганн Рейхлин представляет собою личность, которая содействовала переходу от средневековья к новому времени и поэтому имеет очень известное имя в истории XVI столетия; но и в еврейской истории ему приличествует блестящая страница.
Иоганн Рейхлин из Пфорцгейма (род. 1455, ум. 152 или как его называли почитавшие его любители гуманистических наук по плохой эллинизации его немецкого имени, Капнио, вместе со своим более молодым современником, Эразмом Ротердамским, сняли с Германии позор варварства и своим примером и поощрением доказали также более широким кругам, что немцы в знании старо-латинского и греческого языков, в красивом изложении и вообще в гуманистическом образовании могут соперничать с единственными в то время представителями этого знания, итальянцами, и даже превзойти их. Кроме поразительного знания классической литературы и элегантного стиля, Рейхлин обладал еще кристальным характером, благородным образом мыслей, испытанной во всяких искушениях честностью, удивительной любовью к правде и мягким сердцем, делавшим его жертвоспособным другом и сочувствующим помощником в нужде. С этой стороны Рейхлин в свое время имел мало себе подобных и, если б он соединил в себе вместе с этим также бесстрашие Гутена и большую ясность мышления, он был бы более подходящим реформатором церкви и общества, чем сам Лютер. Более разносторонний, чем Эразм, его младший товарищ в деле насаждения и распространения в Германии гуманистического и эстетического образования, Рейхлин занялся также изучением еврейского языка, чтоб знать этот благословенный Богом язык, подобно отцу церкви Иерониму, который был для него образцом. Нет сомнения, что в Германии и Франции он не имел случая основательно изучить святой язык. Немецкие евреи сами знали его слишком мало для того, чтоб научить ему жаждущего знать христианина. Учитель Рейхлина, Весел в Базеле, внушивший ему любовь к этому языку и давший ему первоначальные сведения, не мог повести его дальше. Любовь Рейхлина к еврейскому языку превратилась в экстаз, когда он при своем втором путешествии в Рим (в начале 1490) познакомился во Флоренции с ученым юношей, итальянским вундеркиндом, Пико де-Мирандола, и узнал от него, какие глубокие, удивительные тайны скрыты в еврейских источниках кабалы. С этого времени Рейхлин испытывал настоящую жажду по еврейской литературе; но он не мог ее утолить. Он не мог достать себе даже печатную еврейскую Библию. При своем возвращении в Германию, Рейхлин, который тогда уже был советником герцога вюртембергского обратился к раввину Якову Марголесу в Регенсбурге с просьбой достать ему некоторые известные кабалистические сочинения. Последний ответил ему, что он не может ему этим служить, так как таких книг нельзя сыскать в Регенсбурге, и в вежливой форме советовал ему вообще не заниматься кабалой, потому что она темна, глубока и приносит больше вреда, чем пользы.
Лишь в зрелом возрасте Рейхлину удалось получить более глубокие знания еврейского языка. Во время своего пребывания в Линце, при дворе престарелого императора, Фридриха III, которого он посетил вместе со своим государем, герцогом Эбергардом, он познакомился с лейб-медиком императора и еврейским рыцарем, Яковом Лоансом, и этот еврейский ученый стал его учителем еврейского языка и литературы. Каждый час, который Рейхлин мог урвать от дел при дворе, он посвящал этому занятию и так основательно вникнул в него, что скоро мог стать самостоятельным. Его способность к изучению языков помогла ему преодолеть все трудности. Но предложению Лоанса, престарелый император незадолго до своей смерти подарил любознательному, хорошо знавшему языки человеку, которому он радовался, дорогую еврейскую Библию, оценивавшуюся больше, чем в 300 дукатов. С того времени существовала сердечная связь между еврейским учителем, Лоансом, и христианским учеником. Рейхлин называл его «своим другом. При дворе императора Рейхлин имел случай встречаться также с другими образованными евреями.
Свои, приобретенные с таким рвением, еврейские знания Рейхлин хотел сейчас же применить. Он написал небольшой труд, о чудесном слове, представляющий вдохновенный панегирик еврейскому языку, его простоте, глубине и божественности. «Язык евреев прост, естествен, свят, сжат и точен; на нем Бог говорит с людьми и люди говорят с ангелами непосредственно и без переводчика, лицом к лицу, не чрез журчание кастальского источника или чрез тифонскую пещеру или додонский лес или дельфийский треножник, но как говорят друг с другом. Еврей, влюбленный в свои древности, не мог бы говорить о них более восторженно. Этот труд, посвященный Рейхлином епископу вормскому, Далбергу, представляет диалог между эпикурейским философом, еврейским мудрецом (Барухиасом) и христианином (Капнио), собравшимися в Пфорцгейме, родине Рейхлина. Предлагается задача доказать, что мудрость всех народов, символы языческой религии, формы их культа являются ничем иным, как признанием или искажением еврейской истины, которая скрытно и глубоко заключена в словах, буквах, даже в начертаниях еврейских букв». Рейхлин в красивой латинской форме и с классической ученостью собственно прославил этим больше язык кабалистов, чтоб горячо рекомендовать его христианской публике. Детское толкование кабалистами имен и букв в Священном писаний поразило Капнио, и он применил его к догмам христианства. Рейхлин также был сильно увлечен числовым толкованием букв Божьего имени (тетраграмматон), как кабалисты десятью сефирами тайного учения, и искал для всех этих игр доказательства из классической литературы. Эту мистическую детскую игру он перенес на христианство, видел в первых словах кн. Бытия намек на христианскую Троицу, Отца, Сына и Святого Духа. В буквах имени Иисуса на еврейском языке, которое он ошибочно составил себе, Рейхлин усматривал верх всех сущностей и всех тайн.
Впрочем, Рейхлин мог чувствовать, что в его еврейских знаниях были еще некоторые пробелы, и он не постеснялся, будучи посланником в Риме курфюрста пфальцского для защиты его интересов при дворе папы Александра VI (1498 до 1500), продолжать свое изучение
