мечами, два меча словно размытые прыткие пятна, а стрелы молний впустую хлещут своими зигзагами. Я пробую встать, но под кожей снова пламенеет. Молния Ишологу срывается с его груди на меня. Он распахивает крылья и издает такой гром, что всё вокруг сотрясается, падает… и обрывается. Комната не двигается, потому что все сбиты с ног. Ишологу поворачивается ко мне спиной, и в это мгновение ему в спину врезается факел. Он оглядывается на меня с растерянностью ребенка, и тут сам превращается в сгусток пламени.
Они нависают над ним, можно их всех сосчитать. Ко мне никто не подходит. Я надрывно выкашливаю из груди кровь. Понятно, кто сейчас всех привлекает: недалеко от меня лежит изжаренная птица. Все его крылья спеклись, кожа стала черно-красной, обуглившись, как у козла. Запах как от неудачного жертвоприношения. Насчет него в выражениях они не стесняются, но и когда смотрят на меня, высказывания их не менее резкие.
– Как его зовут? – любопытствует Мосси.
– Имени у него отродясь не было, – отвечают ему.
– Тогда как его назовем, Малышом?
Все столпились над Ишологу.
Ко мне сзади подходит Якву и больно пинает в спину.
– Лунная сука поднимется не скоро. Все ее духи теперь будут знать, что она слаба, – говорит он.
– Что нам делать с этим? – кивает Мосси на Ишологу.
– Добить, да и всё, – говорит Якву. – Его, а затем и эту…
Стена и окно разлетаются, и появляется нинки-нанка. Хотя нет, не дракон, но что-то с крыльями более крупными, чем у Импундулу. Рухнувшая часть стены валит с ног даже Сад-О’го. Нет, это не дракон: у него ноги как у человека. Но и не человек: на ногах у него когти. Ноги сквозь стену сбивают Мосси. Ворвавшийся опрокидывает всё своими крыльями; черная кожа без перьев, как у летучей мыши, а не у Импундулу с его оперением.
– Сасабонсам! – кричит кто-то в испуге.
Он собирается двинуться на Следопыта, но я сжимаю руку, и ветер – не ветер – сбивает пришельца с ног и придавливает к земле. Я его удерживаю, но всякий раз, когда он толкается, мне саднит грудь. Я больше не могу его удерживать. Сад-О’го к этому моменту поднимается на ноги. Своей железной когтистой лапой Сасабонсам хватает за ногу Ишологу, другой подхватывает мальчика – тот сам бежит к нему – и улетает.
Шум восстания нарастает и рокочет в ушах, а затем слабеет по мере того, как отдаляется очередная толпа. Сейчас я нахожусь снаружи на мокром полу. Наверху один фургон объят пламенем, а другой просто рушится вниз. Во дворце Королевы никаких веревок нет. Меня окружают, и я снова лишаюсь чувств. Просыпаюсь я ночью, чуть не падая с лошади, которая идет в темноте; снова засыпаю и просыпаюсь, чувствуя, что я веревкой привязана к чьей-то спине; опять засыпаю, а затем просыпаюсь уже утром.
– Нам их теперь никак не поймать, – говорит Мосси, глядя на всё еще открытую дверь. Внешние пределы Долинго.
– Она не посылала тех голубей в Долинго. Она их отправила к Аеси, – говорит Следопыт.
Это воспламеняет мой рот, но всё остальное во мне бестрепетно.
– Ты лжешь, ты… лживый сукин сын, – говорю я.
– Он уже отрядил войско в Долинго. Видишь ее план? Заточить нас в узилище, а ребенка забрать себе и преподнести то и другое Аеси в дар, язви его. Аеси ребенка убивает, и вся эта прогнившая монархия спасена, – заключает Следопыт.
– Ну и как продвигается это предприятие? – интересуется Мосси.
– Все эти чертовы монархии вас никак не затрагивают! Ни одного из вас! – говорю я.
– Ты была той, о ком меня предупреждала Бунши, – продолжает Следопыт. – Ты единственная. «Не доверяй ведьме», – говорила она.
– Я не ведьма, не ведьма! Не ведьма!
– А ты, Якву, разве нет? Как так получилось, что ты оказался в теле этой девушки? – спрашивает Мосси.
– Спроси Лунную Ведьму.
– Ну да. Везде обязательно причастна я, правда? Восход и закат солнца – тоже, наверное, я…
– Здравомыслие – точно не ты, – усмехается Следопыт.
– А тебе, Мосси, нежить до конца своих дней Королеву – разве не наказание?
– Так я себя внутри ее ку даже не ощущал, – оправдывается Мосси под общий смех, и сообщники уходят, продолжая обсуждать меня. Следопыт, теперь в нескольких шагах от меня, шепчет в воздух, и искры вспыхивают и, осыпаясь. открывают пространство двери.
– Что это я вижу через проем? – спрашивает Якву.
– Путь в Миту, – отвечает Сад-О’го.
– Ну в Миту так в Миту.
– С тобой может быть не так всё гладко. Якву никогда не видел десять и девять дверей, а Венин видела, – говорит Следопыт.
– И что же? – настораживается Якву.
– Он имеет в виду, что душа у тебя хоть и новая, но твое тело может сгореть, – говорит Мосси.
– Возможно, я к этому всё еще привязан, но я его беру, – говорит Якву.
Я наконец заставляю себя встать, но спотыкаюсь и чуть не падаю. Никто из них не подходит, чтобы меня подхватить, даже О’го. Они все решают преследовать мальчика. Якву смотрит, как я беспомощно пытаюсь встать, и посмеивается. Тем не менее порог он переступает осторожно, боязливо шаркая. Проем всё еще, подрагивая, сжимается, когда те трое поворачиваются уходить. Я снова спотыкаюсь, припадая на колено, и Следопыт подбегает, чтобы помочь мне подняться.
– Вот что, Соголон. Аеси не находил меня в моих снах ни разу, – он подается так близко, что его губы касаются моего уха. – Это, наоборот, я наведывался к нему в его поисках. А ты… ты старая дура, что позволила сангомину удрать.
Прежде чем я успеваю что-либо сказать, а мой ветер – не ветер – что-либо сделать, он хватает меня поперек спины и протаскивает в портал.
А дальше всё, что я помню, это огонь.
5. вместо орики
Ko oroji adekwu ebila afringwi
Двадцать шесть
Ты хочешь узнать о моем списке, обо всем том времени и словах, всех тех чернилах и бумаге, хотя мог бы спросить об этом с самого начала. Глянь, как ты себя распаляешь, твердя, что ты здесь ради фактов, но не они причиной, отчего ты являешься сюда каждое утро еще до того, как прокричит петух. Ты приходишь сюда ради истории, не так ли, которую рассказывал Следопыт? Я о нем наслышана; слышала и кое-что из его рассказа. Кое-где в нем даже есть одна-две женщины, которых он кличет не то ведьмами, не то суками, не то буками. Но всё это – то, что я
