Натэниел подошёл первым, остановился, потом только коснулсяменя. Дело, наверное, было в выражении моего лица, в том, как я остановилась наполпути между дверью и диваном. Очень разочарованным было выражение его лица. Яощутила от него картинку эмоций — очень грустных. Он думал, что я отхожу отнего, отдаляюсь, испугавшись снова быть с ним, с ними. Но это было не то, чегоя боялась.
Невозможно застрелить кого-то из обреза с расстояния меньшетрех футов и остаться чистенькой. У меня была кровь на волосах, на плечах ируках. Часть её я стёрла салфетками, которые вожу с собой в машине, но не всю.Я была нечистой. Если бы я была просто копом, а та женщина — просто человеком,я бы побеспокоилась о болезнях, передающихся с кровью. СПИД, гепатит, всякоетакое, но она была вампиром и не могла быть носителем болезни, если не считатьвампиризма. Да, его надо считать, но его Мика или Натэниел подхватить не могут.Может быть, я могу. Если бы я убивала людей, опасность заражения была бы выше,но вампиры чище. Все это было слишком странно для меня этой ночью, слишкомзаставляло думать.
— Анита, как ты? — спросил Мика и встал с дивана,чтобы подойти к Натэниелу.
Я отдёрнулась.
— На мне кровь, чужая кровь. — Я трясла и тряслаголовой. — Бог один знает, что я на себе приволокла домой.
— Мы ничего подцепить не можем, — сказалНатэниел, — даже простуду.
Он выглядел уже не потерянным, а встревоженным.
— Кровь нам не может повредить, — поддержал Мика.
Они были правы. Насчёт заражения я сглупила, но…
— Вы действительно хотите до меня дотронуться, когда намне кровь моих жертв?
— Да, — ответил Натэниел и попытался меня обнять.
Я отодвинулась, и он остановился. Я боялась, что если онименя обнимут, я расклеюсь. Упаду к ним на руки и зарыдаю.
— Жертв? — переспросил Мика. — Анита, тыобычно так не говоришь.
Он подошёл к Натэниелу и тоже попытался меня обнять.
Я отодвинулась, пока не упёрлась спиной в дверь, и все времямотала головой.
— Если вы меня обнимете, я разревусь. Черт побери,ненавижу реветь.
Мика посмотрел на меня:
— Не в этом дело.
Я закрыла глаза, уронила сумку со снаряжением на пол. Он былправ, дело было не в этом — не только в этом. Я попыталась быть честной.Попыталась выразить, что я чувствую.
— Я сейчас от любого сочувствия просто развалюсь начасти.
— Может, это тебе и нужно, — сказал Мика ичуть-чуть придвинулся. — Может быть, один раз в жизни, стоит дать нам отебе позаботиться.
Я продолжала трясти головой:
— Я боюсь.
— Чего? — спросил он тихо и ласково.
— Боюсь распуститься.
Мика нежно коснулся моего плеча, и я не отодвинулась. Ондвигался медленно, осторожно, отодвигая меня от двери, привлекая в своиобъятия. Я стояла минуту напряжённая, не поддаваясь, потом из меня вырвалсядолгий, прерывистый выдох, и я позволила себе на нем повиснуть. Вцепиласьруками в его рубашку, набрав полные горсти ткани, будто не могла притиснутьсядостаточно близко, ухватиться достаточно сильно. Я хотела, чтобы он был голый —не для секса, хотя, наверное, так бы и получилось, а просто чтобы как можнобольше к нему прижаться.
— Я пойду напущу ванну, — сказал Натэниел.
Я протянула руку, поймала его за рубашку и притянула к нам.
— Простите, — сказала я.
— За что? — Они с Микой переглянулись.
Первые предательские слезы пролезли у меня между веками, ноголос был почти ровен, когда я сказала:
— Я не попрощалась с вами, ребята. Я просто уехала.Простите.
Они оба меня поцеловали нежно, целомудренно, просто касаниемгуб. Мика стёр слезу с моей щеки.
— Мы поняли. — Он посмотрел на Натэниела. —Включи воду.
— Я бы лучше приняла душ и легла спать.
Они снова переглянулись, но Натэниел после кивка Мики ушёл вванную. Я посмотрела в глаза Мики — единственный мужчина в моей жизни,которому, чтобы посмотреть в глаза, мне не надо поднимать голову.
— Что случилось? Я чего-то не знаю?
Он улыбнулся, но не слишком счастливой улыбкой. Такая улыбкау него была, когда мы с ним познакомились. Улыбка, полная грусти,самоосуждения, насмешки и ещё чего-то, для чего печаль — слишком слабое слово.Я тогда чуть ли не силой выламывала его из этой улыбки.
Сейчас я схватила его за плечи, почти встряхнула.
— В чем дело?
— Ни в чем, клянусь. Все в порядке, но Жан-Клод наспредупредил, чтобы не давали тебе идти в душ. Он сказал — цитирую: «Не междустеклянных стен».
Я нахмурилась:
— Что ты несёшь? Какое дело Жан-Клоду до того, как ябуду мыться?
Зазвонил телефон. Я дёрнулась, как от удара ножом, и сказалавслух, что думала:
— Если это ещё одно убийство, я не смогу.
Не успев даже договорить, я знала, что смогу. Если я нужна,я поеду. Но я говорила правду: пусть даже я поеду, не знаю, смогу лисправиться. И то, что я в этом себе призналась, меня пугало. Это же моя работа,я должна быть в состоянии её делать.
Мика подошёл к телефону, пока я стояла в тёмной гостиной имолилась, чтобы это звонили не из полиции.
— Это Жан-Клод, — сказал Мика.
— Отчего же он звонит по телефону?
— Подойди и выясни.
Я пошла на свет из кухни. Включена была только лампочка надмойкой, немного дававшая света, но я заморгала, как олень в лучах фар. Взяла уМики трубку из рук, пока он пытался не показать мне тревоги в глазах.
— Что случилось? — спросила я.
— Ma petite, как ты себя чувствуешь?
Его голос был такой же радостью, как всегда, но сегодня дажеэтот голос оставил меня пустой.
— Хреново, а что?
— Сколько времени ты уже без питания?
Я прислонилась головой к двери и закрыла глаза.
— Съела вчера арахиса с чипсами, а что?
Натэниел положил сухого печенья в бардачок моей машины.
— Я говорю не о еде, ma petite.
И вдруг пустота сменилась паническим страхом.
— Господи, Дамиан!
— С ним все в порядке, я проследил.
— Как он может быть в порядке? Он начал умирать, стоиломне поголодать часов восемь. А сейчас я почти двадцать четыре часа голодала!Боже, сама не могу поверить своей глупости!
