«чёрным человеком». Он пил не просыхая уже несколько месяцев и откровенно готовился отойти в мир иной. «В этом мире уже нечего ловить», — повторял он, перед тем как опрокинуть очередную рюмку. «Ох, чувствую, смертушка рядом… За спиной стоит, в затылок дышит, — кряхтел он, хватаясь за сердце. — Ох, гореть мне в аду… Палёной мертвечиной воняет… Чувствуешь?» — «Давай не в этом месяце, Григорич, — умолял я. — Меня с работы турнули, и за квартиру нужно платить… Повремени, родной, повремени». — «Часто вижу сон, — с придыханием рассказывал Дима, и мутная слеза катилась по щеке. — Как меня на лифте в ад опускают… А у лифтёра — такая гнусная рожа, и глядит, мерзавец, так ехидно!» — «Страшно?» — спрашиваю я. — «Страшно», — отвечает он. — «Вот и мне страшно, Дмитрий Григорьевич».
— Курить хочется, — тихонько молвил Гордеев. — Я ведь последнюю сигарету перед крещением выкурил и зарок дал…
— Расскажи, — попросил я, катая в пальцах хлебный мякиш, — что за беда с тобой приключилась. Когда я уезжал, ты был вполне самодостаточным, как атомная подводная лодка. И что я вижу, когда возвращаюсь? Рефлексирующий молодой человек… У тебя даже взгляд изменился.
Он скромно потупил глаза в пол — его пухлые щёки покрылись нежным румянцем, и в тот момент я понял, что по сути своей он ещё мальчишка: он как будто из младших лейтенантов в капитанский китель запрыгнул.
— Меня уволили, — пожаловался он, — из рядов… нашей доблестной милиции.
— И ты сразу же бросился грехи замаливать?
— Не в этом дело… Я потерял почву под ногами. В какой-то момент я почувствовал себя полным изгоем. Я начал метаться, пить, блядовать. Не находил себе место. Привычный уклад жизни рухнул. Чем заняться? На что потратить свою молодость? Даже к бандитам хотел пойти.
— А что, из ментов неплохие бандиты получаются… Так сказать, преемственность профессий.
— Короче, совсем размяк, посыпался, — продолжал Гордеев. — И вот однажды я случайно зашёл в церковь, в Свято-Троицкий собор. Отстоял службу в сторонке, и, ты знаешь, как-то легче стало. На следующий день проснулся, а внутри опять — полная неопределённость, смятение, безотчётный страх. Рюмочку опрокинул — вырвало. Пошёл опять в храм, теперь уже с конкретной целью — поговорить с батюшкой…
— О чём?
— О Боге, о крещении, о моём дальнейшем пути.
— Заблудшая овечка, — усмехнулся я.
— Именно! — воскликнул Слава.
— А заблудшим овцам нужен пастырь… Понятно. А Верхотурье тебя как занесло? Всё-таки не ближний свет туда пилить… На электричке часа три?
— Четыре.
— Креститься я туда поехал, — объяснил Слава.
— Почему именно туда?
— А там — монастырь и настоящее братство… Люди там хорошие… Понимаешь?
— А что в Тагиле хороших людей нет?
— Есть, наверно… — Он замялся, подбирая нужные слова. — … но я их не нашёл в тот момент. Отец Геннадий в храме Александра Невского не захотел со мной разговаривать, сославшись на более важные дела. Потом я отстоял всю службу в Свято-Троицком соборе, переждал всех бабушек на исповеди, провёл на ногах около трёх часов, а в итоге меня опять пнули…
Славян улыбался, рассказывая эту историю, но вид у него был явно обиженный, и я бы даже сказал, растерянный.
— И вот я подхожу к батюшке… «Могу я с Вами поговорить?» — спрашиваю, а он спрашивает меня в ответ: «Ты поговорить пришёл или на исповедь?» Я ему отвечаю, что не крещённый и что мне нужно с ним обсудить именно этот вопрос. Он смотрит на меня как на идиота, бороду оглаживает, глазёнками сверлит… Неприятный такой батюшка, злой… А потом заявляет: «О чём мне с тобой говорить? Приходи на крещение в четверг, а потом — на исповедь». «Но у меня вопросы есть, — отвечаю ему. — Я не понимаю, зачем это вообще нужно». А он ехидно так улыбается и произносит полушёпотом: «Я тебя водой буду крестить, а Он будет крестить тебя огнём и Святым Духом. Как ты предпочитаешь, сын мой?»
— Ну-у-у, всё правильно, — подхватил я, — ответ исчерпывающий. А тебе, как всегда, нужно было поговорить, обсудить, отпедалировать эту тему. Любишь ты краснобайством заниматься, Славушка.
— Ну вот, и ты туда же! — возмутился он. — Человек на распутье! Это вообще-то его работа!
— Ну ты же знаешь, как у нас люди выполняют свою работу. Тебя, кстати, за что уволили?
Он недовольно запыхтел и насупился.
— Ну ладно, не обижайся, — попросил я, смягчив тон. — Ты разницу улавливаешь? Батюшка в городском храме — это чиновник от церкви, который целыми днями сидит на приёме граждан с восьми до пяти. А в монастыре Свято-Николаевском — настоящие волонтёры. Это уже не работа, а призвание божье, уклонится от которого они не имеют права.
— Да всё я понимаю, поэтому и поехал в монастырь. Мне служка в храме подсказала, которая тёрлась тут же у кануна и всё слышала… «Вот такой, — говорит, — у нас своенравный батюшка». Да я в принципе на него не обижаюсь. Если бы он меня тогда не отфутболил, я бы не доехал до Верхотурья.
— Как там?
— Лепота. Тебе это нужно увидеть своими глазами. И люди там… прямо светятся.
— Что?
— Свет от них исходит. И в тебе загорается такой же свет.
Мы замолчали. Повисла неловкая пауза. Было слышно, как кто-то стучит в соседнюю квартиру.
— Поехали туда вместе, — предложил Славка.
— Поехали, — ответил я. — Когда?
— На следующей неделе, во вторник.
— Хорошо, — согласился я.
— Там тебя и покрестим.
— Отлично. Что для этого нужно?
— Три дня поститься. Не есть ничего скоромного.
— Понял. Я буду готов во вторник.
— Ну тогда я пошёл?
— Давай.
— Кстати…
Он полез в карман штанов и бросил связку ключей на стол.
— Спасибо. Они мне больше не нужны.
Перед тем как выйти из квартиры, он сказал:
— Буду ждать тебя во вторник, 31 октября, в 4:30 на вокзале.
— Смотри не опаздывай! — предупредил Славка и улыбнулся, но это была уже совершенно другая улыбка: в ней не было чёрточек превосходства, иронии и снобизма.
33.
