— Что-то страшное?
— Почему ты опять ругался с санитарами, а, Калинчик? — она редко скатывалась до такой фамильярности, а когда скатывалась, это был плохой знак.
— А-а-а, да! — примирительно засмеялся я. Я на самом деле поругался с санитарами, но мне не было за это стыдно. Я бы скорее умер со стыда, если бы меня поймали за тем, что я халтурю. Я всегда был ленивым и одновременно болезненно чувствительным на тему невыполненной работы. Это делало меня сущим мазохистом. Я тянул лямку самых разных дел и ужасно страдал от того, что не справлялся с ними! Или, скорее, от того, что разочаровывал людей. Я боялся быть разоблаченным, что работаю телесценаристом и только притворяюсь, что пишу экспертизы, смотрю анализы и вообще мастерски имитирую труд врача. Но за то, что я ругался на санитаров, мне не было стыдно. Я этим даже гордился. Я ругался, когда видел, что они бьют и унижают больных. Сумасшедших.
— Что «да»? Сколько ты уже тут работаешь? — огрызнулась доктор Карастоянова и вытаращила глаза.
— Уже… полгода.
— А вообще в больнице сколько? — настоятельно продолжила она.
— С… с… — промычал я и не закончил, за секунду в моей голове пронеслись миллион событий, случаев и происшествий, которые приключились со мной за все время работы здесь.
— Ясно. И ты так и не запомнил, что самая важная вещь в этой больнице — быть в хороших отношениях с персоналом? — снова закурила пунцовая заведующая.
— Ну так, я в хороших отношениях! — невнятно и неуверенно сказал я.
— В каких же хороших, если у тебя одни скандалы?
Я попытался ответить, объяснить подробности, но неожиданно внутри меня образовался большой пузырь из пустоты и слабости. Даже руки повисли. Зачем бормотать мелочные оправдания? — сказал я себе. Не было никакого смысла объяснять, что я не ругаюсь и не ссорюсь, а просто не люблю конфликты и хочу, чтобы к больным относились лучше.
Все это было пустой болтовней. Я и правда объявил войну санитарам. Уже не раз угрожал им. Когда я видел, что они издеваются над каким-нибудь несчастным больным, предлагал в качестве объекта мучений себя, если им так охота покуражиться. Так что здесь я просто промолчал и продолжал молчать еще минуты две. Казалось, что даже коридоры затихли от моего бессильного молчания. И Карастоянова будто забыла, о чем мы говорили. Наконец она очнулась и отвела от меня глаза, потом, слегка смутившись из-за моего молчания, повторила вопрос:
— И в каких хороших отношениях ты можешь быть с санитарами? Почему ты снова устроил им скандал?
— Потому что они перегибают палку! — вздохнул я. — Я поступил сюда… — начал я и снова замолчал, задумался.
— Куда это ты поступил?
— Я хочу сказать, что поступил сюда на работу, чтобы помогать больным, а не наблюдать, как их избивают и обирают. Иначе мое пребывание тут просто теряет смысл. Я… — и во мне стал зреть гнев, — я, доктор Карастоянова, чтоб вы знали, вообще-то работаю телесценаристом…
— Ого… я наслышана! — и ее театральность стала немного выразительней.
— Я имею в виду, что я здесь не потому, что мне нужны деньги. Деньги я зарабатываю тем, что сочиняю тупые шуточки…
— Для кого сейчас ты их сочиняешь?
— Для шоу «Канал»…
— О! Классная программа! — вытаращилась на меня Карастоянова. Еще чуть-чуть, и она бы совсем забыла, о чем мы говорили. Наша заведующая была напичкана светскими манерами, ей бы очень хотелось быть оперной примой или светской львицей, а не заведующей отделением в полудеревенском сумасшедшем доме.
— Да не важно, главное, у меня есть деньги. И я не прихожу на работу, чтобы созерцать тупых громил, — пока я все это говорил, я встал, потому что меня душил гнев. — Я прихожу сюда не затем, чтобы смотреть, как эти идиоты бьют и мучают больных. Ради такого разве стоит сюда приходить?
При последних словах я испытал ужасную слабость. Да, я сам пробился на место, где не только был вынужден наблюдать Страдание, но и не мог страдающим помочь. И мне еще приходилось объяснять, почему я ругаюсь на их мучителей. Оправдываться. И все это без какой-либо выгоды для себя. Или не так? Может, наблюдая за несправедливостью, которую невозможно предотвратить, человек становится мудрее? Что ж! Большое спасибо за эту ничтожную, рабскую болгарскую мудрость.
— Так кто кого бьет? — вытаращилась доктор Карастоянова.
— Вчера Русен побил Мишку, — снова вздохнул я. Мне опять приходилось отвлекаться на детали, так что общая картина теряла смысл. А общая картина заключалась в том, что санитары обращались с больными, как с животными. При этом, иногда даже мило и радушно. Как с послушным скотом. Но иногда ужасно жестоко: как сильные животные со слабыми. Вот так.
— Послушай, так мы ни к чему не придем. Ты тут нарабатываешь стаж, опыт, а как будто только вчера родился… Это же не драка… — театрально и фальшиво начала философствовать толстая заведующая.
— Нет! — вздохнул я. Я чувствовал в себе слабость и просто не мог объяснить, почему это не было дракой. Это было побоище, унизительное избиение. Скотское отношение. Мишка был двенадцатилетним пареньком с синдромом Дауна, а Русен был санитаром со стрижкой футболиста, агрессивным и приблатненным деревенским верзилой. Какая же это была драка?
— Ты разве не понимаешь, что если не следить за порядком, то наша психиатрическая клиника, Калинчик, превратится… в настоящий сумасшедший дом… будет, как в средневековье…
— Да, но и тогда был порядок, была, к примеру, инквизиция. — Я начал пререкаться, и мне тут же стало противно. Я хотел возвыситься в праведном гневе, хотел молчать и порицать своим молчанием, но не смог удержаться.
— Послушай, как врач ты должен соблюдать дисциплину. Должен владеть ситуацией. Санитары справятся с отделением, они это умеют. А ты же не учился на санитара. Ты же на врача учился, правда? — заведующая стала почти багровой. — Не заставляй меня думать, что ты ниже того уровня, — Карастоянова сделала паузу, — на который я тебя поставила.
— Хорошо, ладно! — слабо, сдаваясь, проронил я. Мне было противно, но в общем-то все равно.
— Не вмешивайся в конфликты! Занимайся своей врачебной практикой! Без санитаров наступит хаос. А они… они хорошие… Они на нашей стороне, Калин, разве ты не видишь, как они стараются? Разве не видишь, что эти люди работают за жалкие гроши. Они же здесь живут… живут проблемами больных. Что тебе известно? Почему ты не хочешь попробовать находиться рядом с больными 24 часа в сутки? А, легко рассуждать, — Карастоянова по-настоящему разозлилась. — Лучше не придумаешь: стоишь себе в стороне, рук не пачкаешь, а только знай себе, делаешь замечания! Да еще какие! Угрожать, что ты их перебьешь всех до единого! — (в этом месте я улыбнулся а она посмотрела на меня с театральной строгостью). — Так что вот так. Непросто справляться с любой ситуацией: этот описался, этот обделался…. А больные — не ангелы, обворовывают друг друга, не хотят принимать лекарства. Как бы ты поступил, если бы все время находился внутри отделения? Будешь их по головке гладить и умолять? Ты же служил в армии? Вот и тут то же: чтобы был порядок, нужна жесткая рука.
