А мы вернулись в больницу. Я недоумевал, что мне делать с матерью Дамяна. Она шла рядом, излучая лютую тревогу. Молчала, но мне все казалось, что женщина скулит от ужаса. И как ей было не скулить? Где-то за воротами Больницы бродил ее сын, ростом минимум метр девяносто, страшный и голый; он переходил вброд реки, выбирался на сушу и брел куда-то во мрак спасать заблудший мир. На ее месте я бы точно скулил. Но сейчас я был на дежурстве, и мне надо было вести себя спокойно и уверенно. Я попросил мать Дамяна вернуться в Софию, домой, позвонить всем друзьям и знакомым ее сына и порасспрашивать их. Я знал, что ни на секунду нельзя оставлять ее без дела, чтобы она окончательно не сошла с ума.
А сам вернулся в кабинет и сел перед компьютером. Я не знал, что делать. Поэтому бесцельно стучал по клавишам. Часто, когда ты имеешь дело с Безумием, ты не знаешь, что делать. Так прошло от трех до пяти часов. И я их совсем не заметил. Потом кто-то тихо постучал — был уже поздний вечер, и все в громадной Больнице соблюдали тишину. Я вскочил и открыл. Это был санитар Начо. Высокий, худой и свирепый.
— Доктор, я его привел! — сказал он.
— Живым? — на автопилоте спросил я.
— Живым, конечно, только он буянит сильно. Надо бы ему что-нибудь вколоть.
— Ладно! — сказал я и сильно разволновался, что было неприятно. Сейчас мне придется бороться с двумя обстоятельствами: с здоровым, беснующимся парнем, сильным и красивым, как Аполлон, и опасным, как вышедшая из-под контроля бензопила. Но кроме того — мне придется бороться с отвращением и ненавистью, которые вызывало во мне любое насилие. Любое попрание свободы, даже если речь шла о свободе буйного психбольного, отбираемой нормальным врачом.
— Хорошо, приготовьтесь! Он очень буйный?
— Очень! — усмехнулся под колкими смоляными усами Начо.
— Пошли.
На улице полицейские держали Дамяна, и он выглядел спокойным, как огромный слон, который две минуты назад бесновался на свободе, а сейчас просто тяжело дышал. Полицейские были слегка напуганы, но старались вести себя решительно. Они были всего-на-всего деревенскими полицейскими, а хотели казаться крутыми. Но такими не были. А Дамян был! Он наверняка и в драке был достаточно решительным и мог бы головами этих полицейских вымести весь двор.
Когда мы к нему подошли и Начо протянул руку, чтобы схватить Дамяна за локоть, тот замычал. Потом очень медленно вывернулся. Полицейские вцепились в него. Дамян разметал их в стороны. Начо со всей силы прыгнул вперед и вцепился ему в спину. Дамян потянул на землю и его. Он почти не двигался. Только медленно, маленькими шажками ходил взад-вперед, таким образом сохраняя равновесие. Только двигал плечами и откидывал свои длинные волосы. Это был Самсон — Самсон с длинными волосами, в которых была его сила.
Я без причины прикрикнул: «Ну-ка, потише!» Но Дамян и был тихим. Потом он поднял руки, расправил плечи — и полицейские, вместе с Начо оторвались от земли и как-то смешно и медленно полетели на землю. Потом опять, уже быстрее, покатились в стороны и снова, еще быстрее, вцепились в две огромные ноги и в две огромные руки. Дамян снова стряхнул их с себя.
Все это напоминало нелепый замедленный танец. Фигуры сцеплялись, потом поднимались в воздух. Тело Дамяна, словно задавленный гейзер, взрывалось и отбрасывало людей далеко от себя. Потом все повторялось снова. Я попытался было включиться в этот танец, но усталость поколебала мою решимость. Да и зачем его давить? — в какую-то минуту сказал я себе и улыбнулся своей мысли. — Лучше бы он утонул в реке! Зачем мне сейчас топить его в галоперидоле?
— Две ампулы галоперидола, две хлоразина, две диазепама, две антиаллерзина, одну дроперидола! — крикнул я сестре, и она побежала выполнять мой щедрый заказ. Я заказал Дамяну чрезвычайно сильный коктейль. Будь он знатоком, мог бы посмотреть на меня с восхищением. Но Дамян только выдохнул и снова, как тряпки, скинул с себя рычащих, тихо матерящихся полицейских.
— Сейчас, сейчас уже… поднесем мы его тебе на блюдечке с голубой каемочкой… — прохрипел Начо, и жилы на его шее вздулись до предела. Он рассвирепел не на шутку. Ужасно. Глаза стали сине-бело-красными. Настоящий французский санкюлот из 1789 года, который будто хотел заполучить эту благородную голову, чтобы накормить ею гильотину. А у Дамяна и правда была благородная длинноволосая голова. Начо за ней охотился. — Сейчас, сейчас поднесем тебе его связанным, доктор. Ща, — снова прохрипел Начо, обвиваясь вокруг Дамяна.
Потом произошло что-то по-настоящему впечатляющее. Начо отпрянул назад, и группа распалась. Полицейские отпрыгнули далеко в стороны, а Дамян просто упал навзничь и сросся с землей. Начо повалил его одной рукой. Просто намотал длинные волосы Дамяна на ладонь и одним чудовищным, мощным рывком опрокинул его назад. Таким рывком он мог бы снять скальп или даже обезглавить его. Но Дамян оказался сильным. Крепкими оказались и его волосы. Лишь несколько струек крови показалось у корней. Дамян лежал и громко и беспомощно мычал. Начо страшно скрипел зубами и крепко, жестоко прижимал волосы ногой. Край его подошвы страшно втаптывал их в асфальт. Начо одержал верх. Вот так.
— Дайте я сделаю укол и тогда его уносите! — сказал я прибывшей с готовыми шприцами сестре. — И разместите его со всеми удобствами в палате номер шесть. Уютно. И осторожнее с ним. Сейчас я сделаю укол, Дамян и тебе очень захочется спать.
Санитары
Доктор Карастоянова была настоящей восточной царицей. Пышной, округлой, с лицом красным, как гранат. Особенно по утрам, когда входила в дежурку мужского отделения и закуривала. Царица электрошоков и заведующая самым непростым из шести отделений психбольницы. Доктор Карастоянова, как португальский галеон, перевозящий остро пахнущие приправы, появлялась возбужденная, нервная и разгоряченная от немереного количества выпитой накануне водки. Она была такой красной, что мне иногда казалось, упади она, случится инсульт. Она его получит вот так — куря, держа сигарету в своих тонких, ярко накрашенных губах, придерживая ее правой рукой с десятью кольцами на пяти пальцах.
В это утро она зашла и села рядом со мной. Я стучал на компьютере какую-то чушь. И мне было ужасно стыдно, что приходилось тайно писать сценарии, делая вид, что я старательно составляю судебно-психиатрические экспертизы. Но сценариями я зарабатывал себе на жизнь. А врачом работал ради престижа.
Доктору Карастояновой было около пятидесяти. И сейчас она ужасно меня смущала своими огромными, пышными телесами. Она уселась рядом с моим письменным столом и положила свои вполне еще стройные ножки на стоящий рядом стул, чтобы они могли отдохнуть от давления мощного туловища. Но сама Карастоянова не могла расслабиться. Она пыхтела и внутренне негодовала. Да…
И причиной ее перевозбуждения был я. Интересно, почему?
— Что-то случилось, доктор Карастоянова? — тихо и смиренно спросил я. Я был великим и одновременно жалким имитатором смирения.
— Случилось. Я тебе покажу, что случилось! — глаза доктора Карастояновой описали полный круг, да так, что почти вышли из орбит. Она любила театральничать, даже глазами. Особенно глазами.
