Это были архитектура и политика доминирования, навязывания себя всему этому унылому ландшафту. У нового замка была одна цель — внушить англичанам благоговение перед твердыней, отбрасывающей любые будущие попытки восстаний или набегов шотландцев и датчан. Неясно, часто ли Ален посещал этот замок (большой зал, вероятно, достроили лишь после его смерти), но он вполне мог торжественно дирижировать рыцарскими турнирами на соседнем поле Эрлс-Орчард. В следующие столетия в Ричмонде не было никаких боевых действий, вероятно, потому, что само существование замка побуждало возможных агрессоров еще раз взвесить свои шансы, а может, и потому, что с самого начала угроза была преувеличена, чтобы закрепить чувство страха.
Солдат, стоявших гарнизоном во всех нормандских замках, обеспечивали местные деревни. Если еда не поступала, ее попросту изымали. Местные старосты, нормандские посредники, должны были взимать долю, причитающуюся правителю от местной продукции, и хранить ее в замке. Средневековый писатель Генрих Хантингдон считал этих людей «более опасными, чем воры и грабители»[107].
Со временем вокруг Ричмондского замка вырос город. Понесшее тяжелые потери местное население постепенно пополнялось вновь прибывшими; понадобилось немало времени, чтобы выжженную землю можно было возделывать. Замок оставался в руках бретонских герцогов еще почти три сотни лет. Лишь в XIV веке связи с Францией были разорваны; к тому моменту постоянное отсутствие бретонской знати в английских поместьях стало свидетельствовать, что прежняя феодальная система пришла в упадок. В георгианскую эпоху[108]Ричмонд стал преуспевающим городом благодаря производству шерсти и стали. Но сам замок постепенно терял свое значение и разрушался (хотя некоторые его комнаты использовались для содержания людей, отказавшихся нести военную службу во время Первой мировой).
Империя недвижимости Алена быстро росла, теперь она охватывала восемь графств и простиралась вдоль всей Эрмин-стрит — старой римской дороги из Лондона в Линкольн и Йорк. По большей части земля приобреталась путем конфискаций или прямого насилия, но иногда новый правящий класс давил на англичан и другими методами. Нормандцы обращались за поддержкой своих требований в суды и, разумеется, выигрывали. Ален настолько пекся о собственных поместьях, что вызвал в суд одного сакса-священника из-за единственной гайды[109]земли в Кембриджшире — это была самая мелкая единица измерения в то время[110].
Он не только строил военные фортификации, но и осуществлял патронаж над церковью, основал в Восточной Англии ряд монастырей, в том числе аббатства в Бери-Сент-Эдмундс и в Йорке — впоследствии оба вошли в число богатейших церковных институций Англии[111]. И это были не просто акты благочестия. Наличие церкви позволяло владельцу земель предъявлять права на соседние территории. Церкви становились неотъемлемой частью феодальной системы, при необходимости они предоставляли правителю отряды вооруженных людей. Нормандские аббаты воевали в Гастингсе, потому что Вильгельм обещал им английские земли. В каждой церкви соблюдалась и утверждалась иерархия: священник ждал лорда, прежде чем начать службу, и у правителя и его семьи была своя скамейка, что внушало местным жителям уважительное отношение к ним[112]. Культовые здания, как и замки с их главными залами, были символами статуса. От человека в ранге Алена непременно ожидали основания церквей и монастырей или пожертвования им крупных сумм. Это задавало более высокий социальный престиж новой элиты и гарантировало, что монахи будут молиться за их души в загробной жизни — своего рода страховка после недостойных поступков, совершенных на этом свете. Возможно, и возведение аббатства Святой Марии в Йорке явилось для Алена способом искупить участие в подчинении севера?
Есть одна книга, благодаря которой историки смогли отслеживать крупные изменения в народонаселении и землевладении во второй половине XI века, — «Книга Cтрашного суда». Этот необычайный документ, или, точнее, набор документов, не только дает всеобъемлющее представление о земельных активах, богатстве и статусе, но также проливает свет на навязчивое стремление Вильгельма Завоевателя взять под контроль непокорную нацию. В 1085 году Вильгельм сообщил своему совету в Глостере, что хочет точно знать, что произошло с каждым участком земли в его королевстве. В «Англосаксонских хрониках» история излагается так:
После того провел король большое собрание и долго совещался с ним об этой земле, насколько она была занята и кем. Потом он отправил своих людей по всей Англии, в каждое графство, поручив им выяснить, «сколько сотен гайд в этом графстве, какой землей владеет сам король, что за скот на этой земле или же какие подати ему причитаются в год с этого графства». И он также поручил им записать, «сколько земли у его архиепископов, и у его епископов, и у его аббатов, и у его эрлов», и, как бы многословно и скрупулезно это ни звучало, «что и сколько имеет каждый человек, кто занимает землю в Англии, количество земельных наделов и голов скота, и какова цена этому в деньгах». И так пристально он требовал от них разыскивать все это, что не осталось ни одной гайды, ни ярда земли, и более того (о чем стыдно говорить, хотя он не видел в этом никакого стыда), ни быка, ни коровы, ни свиньи не осталось, что не оказались в его переписи. И все записанные отчеты были потом представлены ему.
Посчитали всех. От сборщиков податей нельзя было скрыть никаких, даже самых мелких активов. Страх, который внушила перепись, побудил англосаксов назвать ее «Книгой Страшного суда», или «Книгой Судного дня». Агенты короля обыскали каждый уголок страны, исследуя ее с беспрецедентной точностью. Были описаны и оценены — в прежних ценах и ценах того времени — 45 тысяч земельных владений в более чем 13 тысячах поселений. Эти записи на латыни, составившие два больших тома — 2 миллиона слов, 913 страниц, — затем хранились в королевской казне в Уинчестере. Как ни странно, данные по Уинчестеру и Лондону не были собраны. Возможно, в переписи были пробелы, но это собрание статистической и социально-экономической информации не имело аналогов в Европе[113].
«Книга Страшного суда», составленная с поразительной скоростью — в считанные месяцы, — позволяет историкам оценить, насколько Вильгельм изменил экономическое и социальное устройство Англии, заменив одну элиту другой. Цифры неумолимы. Из девяти сотен главных землевладельцев — тех, кто получил земли непосредственно по указу короля, — всего лишь тринадцать были англичанами. Старой англосаксонской королевской семье, потомкам Эдуарда Исповедника, в 1086 году принадлежала земля стоимостью лишь 65 фунтов. Земля Эдгара Этелинга после его заигрываний с северными мятежниками оценивалась, к его полному унижению, лишь в 10 фунтов[114].
