– он все плакал и плакал, плакал и плакал. Я обняла его крепче. Приехали, думаю. И обнимаю его. А он плачет и плачет, я даже пожурила его, чего, мол, нюни распустил. Потом мы услышали машину, и я сказала ему бежать ее ловить. Он тут же пришел в себя, вытер лицо и ушел за баллоном. Вернувшись, он помог мне включить бойлер, схватил булочку и сунул в карман, чтобы позавтракать по дороге. Прежде чем уйти, он заглянул на кухню и опять на меня уставился, а я стала потешаться над тем, какой он плакса. Я изобразила, как он плакал, а он засмеялся и сказал мне идти куда подальше. Потом надел рюкзак и теплую шапку.
– Ну и напугала же ты меня, дура, ну не дано тебе быть матерью, вот те знак, – сказал он, указывая пальцем на небо, на бога.
Послал мне воздушный поцелуй и ушел. Я выключила воду и уставилась в пустоту. Его слова подействовали на меня, как ведро холодной воды.
На полное выздоровление после выкидыша у меня ушло несколько месяцев. А Рафаэль – это мне двоюродная сестра рассказала – все это время бегал к своей Сильвии и просто выбешивал меня. Не то чтобы я ревновала – просто мне было мерзко, что он там кувыркается с какой-то пигалицей, но еще хуже было то, что он такой зависимый и недалекий, будто до сих пор от сиськи не отлип; короче, вместо мужика я стала видеть в нем ребенка, ну или максимум друга. И тем не менее мне было обидно, что я столько в него вложила: столько времени, столько сил – и ради чего? Чтобы однажды «прошла любовь, завяли помидоры»? Поэтому я стала клевать его в темечко.
– Мы с тобой больше не трахаемся не из-за Сильвии, а потому что ты меня больше не возбуждаешь – это я тебе говорю, чтобы ты не обманывался.
– Ты о чем вообще?
– О том, что мы с тобой больше не трахаемся не потому, что ты ходишь налево, а потому что меня от тебя тошнит.
– Че ты мелешь, сука, ты себе любовника завела, что ли?
– Придурок, ты меня не слу…
– Шлюха!
– Придурок!
– Шлюха!
– Придурок!
Началась перебранка. Потом я подошла к креслу, на котором он сидел, и сняла трусы. Взяла его руку и сунула себе между ног. Судя по его лицу, он офигел.
– Ну? Давай, убедись, что ты меня больше не возбуждаешь.
Сказала я и тут же потекла. Он встал и пристроился так, чтобы можно было засунуть в меня пальцы.
– Совсем нет?
– Нет.
Ну он расстегнул штаны и, массируя мне клитор, вошел. Я подыграла, но потом оттолкнула его, а он опять вошел, но я опять его оттолкнула, и так мы какое-то время с ним боролись, пока ему не надоело и он не опрокинул меня на пол, не схватил за волосы и не отымел на карачках. Я сжала губы, потому что, с одной стороны, я кайфовала, хоть я его и не хотела, а с другой, мне надо было, чтобы он в меня кончил, и он в меня кончил, и я подумала, что так просто не сдамся и на все пойду, чтобы стать матерью, и пусть он со своим богом заткнется.
В общем, не знаю, заметил он или нет, но моя любовь к нему постепенно превратилась в злость, и мне самой это совсем не нравилось. Потому что возненавидеть человека легко, гораздо сложнее эту ненависть преодолеть; к тому же мне хватило истории с мамой и братом, где я была как между двух огней, так что последнее, чего я хотела, – это плодить ненависть в собственном доме; поэтому, когда посыпались заказы от богатых клиенток, я обрадовалась не столько из-за денег, сколько из-за того, что у меня появился предлог уходить из дома по субботам, чтобы не ссориться с Рафаэлем, который вечно возвращался под утро пьяный и, как мне казалось, насквозь пропахший Сильвией, – короче, прогулки помогали мне отвлечься.
Конечно, едва ли их можно назвать прогулками – я же уходила с гигантскими свертками конфет, и приходилось следить, чтобы содержимое не слиплось и доехало в целости и сохранности; поэтому в метро я была на стреме, а вот в такси – там да: я расслаблялась, смотрела на красивые дома и сады и чувствовала умиротворение, словно попала в другой мир.
Однажды я поехала отвозить заказ в Десьерто-де-лос-Леонес[10], в огромный домище посреди леса, куда можно было добраться только на такси, не иначе, и таксист никак не мог припарковаться, потому что все было заставлено джипами. Ну нет места, слушайте, говорил он мне. А я ему: нет-нет-нет, подвезите меня максимально близко, не оставлю же я сумки на асфальте, вы разве не видите, что там еда? Короче, мы с ним в четыре глаза смотрели, как бы втиснуть его развалюху между других машин, чтобы и мне с сумками выйти, и ему кого не задеть.
Меня не пустили дальше бассейна; ох, ну и угодья, подумала я. Я чувствовала себя нелепо в этой старой одежде, в этих изношенных резиновых тапках, в то время как остальные были во всем новом, с бокалами вина в руках, с чистыми головами, с белыми ровными зубами. Если вы ждете хозяйку, сказала мне девушка, то она разговаривает по телефону, поэтому давайте мы с вами разложим конфеты вон там, рядом с клубникой и шоколадным фонтаном, так будет красиво. А, ну да, ответила я, действительно прекрасное место для конфет – моих конфет. И я стала их раскладывать, думая, что так даже лучше, пусть все видят, кто их сделал, пусть знают, что я не поглазеть пришла, а принесла те самые конфеты – мои конфеты, – которые будут за обе щеки уплетать дети. Их дети.
Я разглядывала гостей, и мое внимание привлекла женщина с двумя светленькими детьми – девочкой и мальчиком, на вид не старше трех лет. Я не поняла тогда, кто она им, нянька? Не похоже – слишком хорошо одета, расслаблена, рядом – высокий красавец-мужчина с серьезным лицом. В общем, мне стало любопытно, кто она, тем более что девочка все время подходила ее обнять или поцеловать. Потом они повели мальчика к бассейну. Я чуть не поперхнулась, потому что никогда не видела такого красивого ребенка. Весь курчавенький, с глазищами на пол-лица. Тогда-то я и увидела Леонеля впервые. Скоро пришла хозяйка, заплатила мне и сказала, что, мол, спасибо, можете идти. Я прошла близко от детей. Прошла очень близко и заметила, что та женщина даже не смотрит в мою сторону, будто меня нет, хотя, может быть, она,
