полагать, Зефир исцелил его.
Ларкин обдумала это.
– Интересно, может, остальное болото тоже болеет, а не проклято? – произнесла она. – Ты сказала, что всё в Топях связано с Лабиринтовым Деревом. Если Зефир исцелил Дерево, как ты думаешь, он исцелил все вокруг?
Корделия какое-то время молчала.
– Нет, – сказала она наконец. – Я всё ещё ощущала это гниение, даже после того, как Зефир чихнул на Дерево. Оно никуда не ушло. Мой папа должен знать, как от всего этого избавиться.
Ларкин кивнула. Конечно, Корделия была права. Озирис сразу бы понял, что нужно делать, он всегда это понимал, и лучше бы не высказывать сомнений по поводу того, какую магию придётся использовать, чтобы вернуть его обратно. Как сказала Корделия, нет слишком высокой цены.
Но несколько часов назад Ларкин сказала бы то же самое о получении своей магии – что нет такой цены, которую она не заплатила бы за обладание собственной силой. Теперь она многое осознала заново.
– Что ты делала, когда тебя схватило Лабиринтовое Дерево? – внезапно спросила Корделия.
Тревога пронзила душу Ларкин, за ней последовала вспышка стыда. Девочка открыла рот, готовая солгать, но не смогла заставить себя сделать это. Мало того что Корделия сразу различит ложь в словах Ларкин – та просто не могла выговорить эту ложь. То, что она сделала, было в достаточной степени плохо; ложь только усугубила бы ситуацию. Поэтому она рассказала Корделии обо всём: о том, какое отчаяние она чувствовала под сенью Лабиринтового Дерева, как ей пришла в голову дикая идея, показавшаяся хорошей, как она ощутила себя виноватой после того, как срезала один из корней дерева, и как именно это пробудило дерево.
– Ты могла навредить себе, – резким тоном сказала ей Корделия по окончании рассказа. – Ты могла навредить Дэшу, Зефиру и мне тоже.
– Знаю, – отозвалась Ларкин. Ей казалось, что от стыда она съёжилась вчетверо. – Знаю. Это была ошибка, и мы все выкрутились только потому, что Зефир оказался достаточно храбрым, чтобы использовать свою магию во благо. – Едва начав говорить, Ларкин уже не могла остановиться. В следующее мгновение она высказала вслух то, о чём не смела прежде даже думать: – Может быть, поэтому у меня и нет магии. Зефир храбрее меня, самоотверженнее и просто… добрее. Он бы никогда не навредил Лабиринтовому Дереву, несмотря ни на что.
Ларкин замолчала, когда Дэш и Зефир промчались мимо них и побежали вперёд по тропинке. Менее всего ей хотелось, чтобы Зефир услышал, как она говорит об этом – даже то, что эти слова слышала Корделия, было достаточно горько.
– Ларкин, – произнесла Корделия, когда мальчики снова оказались вне пределов слышимости, – мы придумаем, как пробудить твою магию, ладно? Как только мы вернём моего отца, мы всё выясним. Может быть, эта тётя Астрид поможет и тебе тоже.
Ларкин тоже думала об этом, но сейчас эта мысль не радовала её. Она оставляла ощущение пустоты и страха, как тогда, когда Ларкин беспомощно висела на Лабиринтовом Дереве и смотрела, как оно хватает её друзей одного за другим. Из-за неё.
– Нет, – сказала она, качая головой. – Мне не нужна магия. – Это прозвучало лживо, и Ларкин попробовала ещё раз: – Мне не нужна магия.
Она впервые произнесла эти слова вслух, и они не заставили её задохнуться и умереть, вопреки тому, что ей казалось прежде. Ей не понравилось их выговаривать, но она пережила это, и как только слова были произнесены и услышаны, Ларкин почувствовала, что ей стало легче дышать.
– Помнишь, что сказал твой отец? – продолжала она. – В каждом человеке есть магия. Если она не поднимается на поверхность, это не значит, что её нет внутри тебя. Я думаю… Я думаю, что ничего страшного, если моя магия останется внутри меня. Я не хочу ждать, что стану кем-то другим, Кор. Я хочу любить себя такой, какая я есть.
И как-то так получилось, что, когда Ларкин произносила эти слова вслух, они казались чуть более правдивыми. Может быть, в этом тоже была своя магия.
20
Корделия, Ларкин, Дэш и Зефир шли через Лабиринтовое Дерево, пробираясь между его стволами и свисающими корнями, которые, к счастью, пребывали в спячке; дети шли на запад, к дому Астрид. По пути Корделия чувствовала, как просыпаются Топи: цапли и зимородки, ночевавшие в кронах деревьев, хлопали крыльями и взлетали; квакали лепрекушки – склизкие, зелёные, широкоротые, остроухие и острозубые; жужжал рой комарикси с крошечными человекоподобными телами, снабжёнными жалами и крыльями.
Лепрекушки и комарикси не нападали, вопреки опасениям Корделии, но и не махали лапками детям, когда те проходили мимо; лепрекушки не пытались уговорить их присоединиться к их играм, а комарикси не садились им на плечи и не шептали на ухо шутки, как раньше. Вместо этого они настороженно смотрели вслед проходящим детям.
Что бы Зефир ни сделал в Лабиринтовом Древе, это однозначно улучшило ситуацию, но не исправило все проблемы, и Корделия не могла отделаться от ощущения, что достигнутые улучшения не продержатся долго. Тем не менее было приятно снова почувствовать себя в мире со своим домом, увидеть, что здешние живые создания ведут себя как обычно.
Зефир и Дэш бежали впереди, полные безграничной энергии, но через несколько минут неизменно возвращались назад.
Время от времени Корделия доставала из кармана платья карту, поворачивала её то так, то эдак, потом кивала, словно что-то понимая, хотя и не была уверена в этом. Карта показалась ей несложной, когда девочка впервые взглянула на неё, – она узнала некоторые места, например плавучий рынок и Лабиринтовое Дерево. Но, кроме них, на карте была только Соблазн-река, дом тёти Астрид далеко на западе и тропинка, неопределённо именуемая Тропой Плача, которая должна была привести их от Лабиринтового Дерева прямо к жилищу Астрид. Но если тропа и существовала, Корделия не могла её отыскать. Она видела только деревья. Она не знала, в какой именно момент стволы-отростки Лабиринтового Дерева перешли в этот лес из кипарисов, сосен и нисс, но теперь она не могла различить Лабиринтовое Дерево, даже когда оглядывалась назад.
«Когда-нибудь Лабиринтовое Дерево покроет все Топи, – говорил ей отец. – Однажды оно распространится настолько далеко и ещё дальше. Оно всегда будет расти, всегда будет расширяться».
В то время эта мысль привела Корделию в трепет. Ей было не более шести лет, и она восприняла это двояко – Дерево будет расти, и она тоже. Но сейчас эта мысль была горькой, как глоток древесного сока.
Было нечестно, что Лабиринтовое Дерево всё ещё жило, процветало и росло, а её
