отца больше не было. Она не хотела расти без отца.
Она отбросила эту мысль и сосредоточилась на следующем шаге, а затем на следующем и следующем. Каждый шаг приближал её к возвращению отца.
Миновав лес, казавшийся бесконечным, Корделия с облегчением увидела, как на горизонте замаячило что-то новое, но когда она поняла, что это такое, облегчение сменилось яростью.
– Река? – спросила она, повысив голос, и снова взялась за карту, разворачивая её так, словно та могла внезапно измениться за последние несколько минут.
Ничего подобного. Они должны были идти прямо к дому Астрид. Если впереди оказалась река, это означало…
– Мы зашли слишком далеко на восток, – подтвердила Ларкин, глядя на карту через плечо Корделии. – Но если мы пойдём вдоль реки, то она всё равно приведёт нас к жилищу Астрид, мы сможем сверять по ней путь.
– Пока не вернутся болотницы, если ты о них забыла, – огрызнулась Корделия, скомкав карту и засунув её обратно в карман.
Ларкин не обратила внимания на её тон, а лишь обдумала сказанное.
– Мы можем держаться достаточно далеко от реки, чтобы не слышать их, – сказала она, и Корделию задело то, насколько рассудительным был этот ответ. – Пока мы видим реку, мы будем знать, что идём правильно.
– Мы уже несколько часов идём не туда, – сказала Корделия, не желая уступать – её всё раздражало. – Скоро снова стемнеет.
Ларкин кивнула.
– Возможно, – согласилась она. – Но мы только потеряем больше времени, если будем стоять здесь и жаловаться на это.
И вновь Корделия осознала правоту Ларкин, и снова это осознание ещё сильнее разозлило её. Она пнула камешек, лежавший под ногами, но он оказался крупнее, чем ей казалось, и она отшибла палец.
Ларкин проследила за камешком, а затем повернулась к Корделии. Корделия ожидала, что подруга скажет что-нибудь ехидное или глупое – что угодно, лишь бы у Корделии был повод дать волю своему нраву, но Ларкин только вздохнула и снова зашагала вперёд, повернув немного на север, так что теперь они шли параллельно берегу реки, а не к нему. Она сложила руки рупором и позвала:
– Зефир! Дэш! – но ответа не последовало. Вообще не было слышно ни звука, хотя их братья никогда в жизни не вели себя тихо. Ларкин оглянулась на Корделию и нахмурилась.
В животе Корделии зашевелился ужас.
– Дэш! – крикнула она, даже громче, чем Ларкин. – Зефир!
И снова призыв остался без ответа. Но когда девочки замолчали, чтобы прислушаться, в воздухе разлился звук, хорошо знакомый Корделии.
Её ужас превратился в ледяной страх.
Она услышала пение болотницы.
21
Ларкин бросилась к берегу со всех ног, Корделия – следом за ней. Когда Зефир и Дэш появились в поле зрения Ларкин, она вскрикнула – они стояли на берегу в нескольких дюймах от болотницы, которая пела, широко открыв рот. Мальчики наклонились к ней, и хотя Ларкин не могла видеть их лиц, она понимала, что они снова зачарованы пением.
Они с Корделией не успели бы до них дотянуться, ведь мальчики были так близко к воде, поэтому Ларкин, не задумываясь, набрала побольше воздуха в лёгкие и издала крик, который пронзил воздух и заставил стаю белых цапель слететь с деревьев. Она кричала так громко, что у неё заложило уши, а в горле запершило. Она кричала, а через полсекунды заорала и Корделия, их голоса были достаточно громкими, чтобы разрушить чары болотницы.
Зефир повернулся к ним первым, и глаза его засияли, когда он увидел их.
– Ларк… – начал он, но не успел договорить, потому что Ларкин повалила его на землю.
– Это не по-настоящему, Зеф, – сказала она ему. – Что бы она тебе ни обещала, это не реально. Понимаешь?
– Ой! – раздался у неё за спиной вскрик Дэша, когда Корделия тоже повалила его на землю.
Зефир посмотрел на неё, хмуря брови. Но его глаза не были остекленевшими, какими были у Дэша, когда они пересекали реку. Вместо этого он выглядел просто растерянным.
– Да, – медленно произнёс он и попытался отпихнуть сестру от себя, но Ларкин отказалась сдвинуться с места. – Ларкин, послушай…
– Нет, – отрезала она. – Это всё ложь, ты же знаешь.
Зефир покачал головой. Он поднял руки и обхватил её лицо ладонями.
– Послушай.
Ларкин поняла, что вовсе не околдован. Эта песня не зачаровала его так, как зачаровала Дэша на плоту, как зачаровала её саму на краткий миг, пока она не пришла в себя. Но сейчас его сознание было таким же ясным, как у неё.
Ларкин ослабила хватку на плечах Зефира, но лишь слегка, и сделала то, что он просил. Она прислушалась.
Голос болотницы был таким же пугающим, как вчера на плавучем рынке, странный напев проникал в тело, Ларкин чувствовала его в своих костях, в своей крови. Он был одновременно чарующим, прекрасным, ужасным и совершенно нечеловеческим. Но в то же время иным. Песня не давала ей невыполнимых обещаний, не шептала, что её магия под водой. Она не манила мерцающими пальцами, готовыми схватить её.
Вместо этого песня окутывала её, словно руки, заключающие в объятия. Как будто кто-то успокаивающе водил тёплой ладонью по её спине. Глаза защипало от слёз, которые свободно покатились по щекам девочки.
Ларкин отпустила брата, поспешно вытирая слёзы, но это не помогло – они продолжали свободно течь. Она подумала, что никогда так не плакала, даже когда умер её любимый кот, или когда она пыталась использовать магию снова и снова, но безуспешно, безуспешно, безуспешно… Она не плакала так, даже когда умер Озирис.
Ларкин плакала до боли в груди и горле. Она смутно осознавала, что тянется к Зефиру, к Корделии, к Дэшу, и чувствовала, как они обнимают её, как их собственные слёзы впитываются в её кожу.
К первой болотнице присоединились другие, появляясь в воде вокруг неё и напевая одну и ту же душераздирающую песню, их голоса сливались воедино, пока стало невозможно определить, где начинается один голос и заканчивается другой.
Это было ещё хуже, чем в прошлый раз, когда Ларкин слышала их пение. Тогда это была иллюзия – прекрасная, пугающая иллюзия, но всё равно иллюзия. Это не было реальностью. Сейчас всё было по-настоящему, и это было больно. Так невероятно больно, что Ларкин хотелось вырвать собственное сердце, лишь бы это заставило боль прекратиться. Но вот песня закончилась, болотницы умолкли, и Ларкин почувствовала, как глубоко внутри у неё что-то распрямляется. Она сделала несколько глубоких вдохов, наслаждаясь свободой в груди и понимая, что душила её отнюдь не песня болотниц, это было
