сказала, приложив ладонь к коре. Корделия наблюдала, как его лицо разгладилось, глаза закрылись, а сердито сжатые губы расслабились. Она почувствовала, как сердце Дерева забилось ещё громче – настолько громко, что она удивилась, как Ларкин и Дэш не слышат его, но всё их внимание было сосредоточено на Зефире.
Когда Зефир снова открыл глаза, выражение его лица было ясным, а взгляд – твёрдым. Он коротко кивнул – похоже, обращаясь к самому себе. А затем сильно чихнул, отчего сопли разлетелись по всему сердцевинному стволу.
Сопли, растопившие праздничный торт Корделии, были кислотно-зелёными, но эти оказались золотисто-жёлтыми, они как будто сияли в слабом свете восходящего солнца. Корделия сочла их отвратительными, но в то же время странным образом необъяснимо прекрасными.
Какое-то мгновение ничего не происходило. Затем по Дереву прошла долгая, глубокая дрожь, и Корделия, Ларкин и Дэш вздрогнули ей в такт, а Корделию даже слегка затошнило. Когда дрожь утихла, корни очень мягко опустили их на землю, даже позаботившись о том, чтобы поставить Ларкин на ноги.
– Ты сделал это! – воскликнул Дэш, обнимая Зефира. Ларкин и Корделия присоединились к своим братьям, крепко обхватив их руками.
– Я сделал это? – переспросил Зефир в некотором ошеломлении. – Получилось! Ты была права, – добавил он, обращаясь к Корделии. – Когда я прикоснулся к Дереву, я почувствовал, как оно гниёт. Вот о чём я подумал, когда чихнул: я хотел, чтобы оно исцелилось. И оно исцелилось!
Корделия усмехнулась, но через секунду резко ткнула его кулаком в плечо.
– Эй! Что это было? – спросил он, потирая пострадавшее место.
– Если магия – это намерение, то, получается, ты хотел испортить мой праздничный торт! – заявила она.
Зефир одарил её хитрой ухмылкой.
– Может быть, отчасти. Мы с Дэшем подумали, что это будет смешно.
Корделия открыла было рот, чтобы ответить, но Ларкин прервала её:
– Смотрите, – сказала она, устремив взгляд на дерево.
Корни Лабиринтового Дерева были теперь почти неподвижны, лишь слегка покачивались на ветерке, но ствол светился, прожилки на коре сделались цвета чистого золота, и это золото распространялось от сердцевинного ствола, по ветвям и стволам-отпрыскам, пока всё Дерево не начало сиять, освещая всё вокруг.
Четверо детей удивлённо смотрели вокруг, поражённые красотой Дерева, ставшего золотым. Корделия отчаянно желала, чтобы её отец тоже оказался здесь и увидел это. Эта мысль заставила её опомниться. Да, свет был прекрасным и ярким, но этот яркий свет вполне можно было увидеть из деревни.
– Быстрее, нам пора идти, – приказала она, срываясь с места.
– Но… – начал Дэш, нахмурившись.
– Дерево только что послало сигнал, – объяснила Корделия. – Оно сообщает нашим родителям, где мы находимся. Мы должны уходить. Сейчас же.
18
Пока дети пробирались через Лабиринтовое Дерево, само Дерево прислушивалось к ним – к биению их сердец, к их шагам и к историям, которые они на ходу рассказывали друг другу. Лабиринтовое Дерево любило истории, и история, которую дети творили сейчас, была хорошей – и была бы ещё лучше, если бы только Дерево знало, чем она закончится.
Сейчас Лабиринтовое Дерево чувствовало себя здоровее, чем в несколько предыдущих дней, но оно знало, что ещё не исцелилось до конца. Оно уже ощущало в глубине себя зародыш гнили, знало, что он будет распространять воспаление и расти заново, ещё более тёмный и липкий, чем прежде.
Ветерок прошелестел по ветвям Лабиринтового Дерева, и оно сильно вздрогнуло.
19
Хотя солнце едва показалось на небе, Ларкин вслед за Корделией быстро шла через спокойное ныне Лабиринтовое Дерево, Дэш и Зефир шагали позади, снова и снова воспроизводя великий чих Зефира, восторг полностью прогнал их сон.
– На что это было похоже? – спросила Ларкин у Корделии, вспомнив, как лицо подруги застыло, когда та прикоснулась к стволу сердца и словно заснула стоя. Это была магия, Ларкин знала это, и знакомая зависть грызла её душу, но девочка отогнала её. Это не была магия Корделии, это была магия Лабиринтового Дерева, и после того, что сделала Ларкин, она не могла винить Лабиринтовое Дерево за то, что оно не поделилось с ней своей магией. Кроме того, если бы Корделия не сообразила так быстро, если бы Зефир не научился контролировать свои силы, они все могли бы сильно пострадать, если не хуже. И это была бы вина Ларкин. От этого знания ей сделалось не по себе.
Корделии не требовалось переспрашивать, что имела в виду Ларкин.
– Странное ощущение, – промолвила она, покачав головой. Потом на несколько секунд замолчала, но в итоге выдохнула: – Я чувствовала Топи – они все целиком, от болотниц до комарикси, были частью Дерева. Но… – Она запнулась.
Ларкин ждала, пока она заговорит снова. Дружба с Корделией на протяжении всей жизни научила её терпению.
Спустя несколько вдохов Корделия продолжила почти шёпотом:
– Я также чувствовала присутствие своего отца. Понимаю, что это звучит глупо, – быстро добавила она, бросив взгляд в сторону Ларкин. – Не знаю, как это объяснить. У меня было такое ощущение, будто я снова держу его за руку.
– И вовсе это не звучит глупо, – возразила Ларкин, затем сделала паузу и обдумала остальные слова Корделии. – Безопасность, – сказала она наконец, – звучит так, будто ты чувствовала себя в безопасности.
«Магия», – снова подумала Ларкин, понимая, что отдала бы почти всё, чтобы почувствовать её самой. Почти всё, напомнила она себе. Сегодня она поняла, что – кого – не отдала бы даже за всю магию на свете.
Корделия фыркнула, не осознавая внутреннего конфликта Ларкин.
– Дерево пыталось нас убить, но да, при этом мне казалось, что нам ничего не грозит.
Ларкин прикусила губу, вспоминая, как Лабиринтовое Дерево схватило её и держало, но не причинило вреда.
– Я не думаю, что это так, – ответила она. – Я имею в виду, оно вовсе не пыталось нас убить. Оно не причинило вреда ни мне, ни тебе, ни Дэшу. Оно просто… держалось за нас.
Корделия подняла брови.
– Очень великодушно с твоей стороны – считать, что так и было. Если бы Зефир не спас нас, кто знает, что бы Дерево сделало?
«Но в этом-то всё и дело!» – поняла Ларкин. Они не знали этого. Она гадала, сознавало ли само Лабиринтовое Дерево, что оно делает. Она вспомнила, как оно опустило её на землю, позаботившись о том, чтобы аккуратно поставить её на ноги. В этом действии не было злобы или даже недовольства. Оно было… нежным.
– Ты сказала, что оно болеет, – напомнила Ларкин. Корделия кивнула.
– Я чувствовала в нём… гниль, – объяснила она, нахмурившись. – Надо
