Он прекрасно видел, как в Кокиных глазах зажгласьхарактерная алчность. Отставные морские волки в их ремесле считались добычейлакомой. Сплошь и рядом могли приволочь из дальних странствий нечто уникальное— причем туземный продавец, порой случалось, и сам не представлял ценностивещички, которую за смешные деньги впарил заезжему европейцу. Примеров хватает,достаточно вспомнить, как Митя Шубников надыбал старенькую вдову капитанадальнего плавания и в числе прочего стал обладателем сразу трех гавайскихкоролевских орденов, за которые серьезные коллекционеры готовы платить чуть лине золотом по весу. Ордена, как удалось установить, капитан еще в шестидесятыеприобрел за уморительные центы у филиппинского барахольщика — просто так, поблажи, красивые показались цацки. Ох, и поимел с них Митя — ордена к тому жебыли редких разновидностей…
— Тропинку, конечно, не покажете? — с тонкой,понимающей улыбкой осведомился Кока.
— Как знать, — сказал Смолин. — Сниму сливки,может, и покажу.
— Процентик? Готов…
— Да нет, — сказал Смолин. — Выгоднее взятьбудущей необременительной услугой в столице…
— Бога ради. Всегда готов.
Смолин весело подумал: что приключилось бы с этим лощенымхорьком, узнай он, что у собеседника покоятся в заначке сразу семь подлинных,родных яиц Фаберже? Яиц Последней Пасхи императора? То-то корежило бы…Интересно, на что мог бы пойти этот субъект ради такого куша?
— Звоните, ежели что.
— Непременно, — кивнул Смолин. — Как тамСлава?
Кока печально улыбнулся, понизил голос:
— Ну, не вполне… Однако могло быть и хуже.
Смолин покивал с понимающим видом, они раскланялись иразошлись, как в море корабли.
Справа от входа высились стеклянные витрины. Смолин прошелмимо, не удостоив и взгляда их содержимое — уж посвященные-то прекрасно знали,откуда выпархивают во множестве там представленные уникальные знаки белыхармий, редкие монеты и прочая, прости господи, галантерея. Качественновыполнены, отрицать нельзя — но с подлинными рядом не лежали (хотя ипродаются, как доподлинные). Не в одиночестве Маэстро обитает на просторахнашей родины — да вдобавок поляки нынче шлепают означенные раритеты, как наконвейере…
Покупателей оказалось немного — две дамочки, явноиногородние туристки (не покупатели, а поглазеть) разглядывали витрину сэлфэзэшками шестидесятых годов, с провинциальной непосредственностью ужасаясьчетырехзначным ценам и вспоминая наперебой, сколько такого копеечного добра онипереколотили в детстве. Да еще торчал у стенда с копеечными советскимимонетками, навалом лежавшими в картонных коробочках, старый хрен невероятноинтеллигентного облика, с видом крутого знатока ворошил юбилейные рубли, наиные зачем-то даже в маленькую лупу таращился.
Натуральная блондинка Вероника при виде Смолина ослепительноулыбнулась. Смолин ей улыбнулся с ненаигранной симпатией. Веронику он всерьезуважал, талантливая была девочка: на вид стопроцентная кукла Барби без единойизвилины и наивнейшими глазами, а в действительности умнейшее и циническоесоздание, с одинаковым мастерством и приобретет уникум за червончик улопуха-сдатчика, и впарит фуфло, глазом не моргнув, и просто заставитраскошелиться случайного «кошелька» на что-нибудь жутко дорогое, пусть даже иподлинное, но особой антикварной ценности не имеющее. Собственно, она порой насебе магазин и вытягивала, пока Врубель странствовал в иных реальностях вкомпании зеленого пресмыкающегося…
С немым вопросом во взоре Смолин показал через плечо большимпальцем — туда, где меж высоченными старыми буфетами таилась не сразу изаметная узенькая дверца.
Вероника поджала губки:
— В вертикали. Пока что…
— Никого?
— Никого.
— Тогда я пошел… — сказал Смолин.
Бочком-бочком протиснулся меж добротно отреставрированнымибуфетами, без стука распахнул дверь и оказался в обширном кабинете. Как всегдау антикваров водится, здесь было в сто раз интереснее, чем в торговом зале,куда далеко не все выставляют. Витрина со знаками и наградами Третьего рейха(каковые на виду держать законом запрещено), куча икон, серебро, интересныекартины, а если вон в том шкафу в углу покопаться, то и холоднячок кое-какойотыщется…
Завидев Смолина, Врубель взмыл из-за стола, раскинул руки ииздал приветственный рев, после чего рухнул назад в кресло, заметнопошатываясь. В хорошей кондиции пребывал, сразу видно: бумаги сдвинуты кучей направую сторону стола, а перед хозяином почти опорожненная бутылка коньяка, надополагать, не первая сегодня и уж определенно не последняя. Закуска,естественно, скуднейшая, как оно обычно и бывает.
— Васька пришел! — возопил Врубель. — УважаюВаську! На весь этот долбаный город нас двое серьезных антикваров, я да ты, дамы с тобой…
— Уж это точно, Врубель, — серьезно сказал Смолин,присаживаясь. — Все остальные супротив нас, что плотник супротив столяра,если не сказать хуже…
— Выпьешь?
— С удовольствием, — сказал Смолин. — Я безмашины сегодня, настроение поганое, отчего ж не выпить…
Схватив пузатую антикварную стопку, Врубель щедро наплескалв нее коньяку по самые края. Одним махом опрокинув содержимое в рот, Смолинприсмотрелся, выбрал на блюдце нетронутый ломтик ветчины и быстренько егосжевал. Он умышленно приперся сюда пешком — знал, что Врубель в загуле, азначит, добрую половину мозгов (если не больше) отключил напрочь. И пьяные сним посиделки для пользы дела послужат…
Врубель брякнул на стол увесистый нагрудный знак:
— Что скажешь?
Серебро явное, скорее литой, чем чеканный, дубовые листья,немаленький венок, череп, кинжал, пронзающий клубок змей… За борьбу спартизанами, Третий рейх — но что касаемо подлинности…
— А вот хрен его знает, Врубель, — сказал Смолинименно то, что думал. — Ничего с ним не понятно. С одной стороны,исполнение поганейшее, с другой, во всех серьезных каталогах уточняется, чтопод конец войны блямбы эти делались именно что в паскуднейшем исполнении… Был уменя такой однажды. И тот, кто мне его продавал, за подлинность не ручался, ия, продавая потом, ничего не гарантировал… Хрен его маму знает.
— Вот и я так думаю, — глубокомысленно заключилВрубель. — Ну что там? Парнишку своего отмазал?
— Да вроде.
— Мусора, падлы… Хорошо, что меня не было, а то бы тожепод раздачу попал…
— Повезло тебе, — сказал Смолин с видом крайнегопростодушия. — Ваше благородие, госпожа удача…
— А я вообще везучий… — Врубель вдруг надолгозамер в странной позе, словно мучительно припоминал что-то, потом дернулся,расплылся в загадочной улыбке, воздел указательный палец. — Забыл совсемеще одну штуку тебе показать… Вещь уникальная, возьмешь, не прогадаешь!
