«А все-таки, ребятки, я вас от всего этого уберег, —весело подумал Смолин. — Тебя, Фельдмаршала, Шварца. Даже Гонзиц и Инга,посвященные в кое-какие деталюшки, ничего не знали о главном — да и не узнаюттеперь. Зачем им лишняя нервотрепка и маета, если дядя Вася привык самсправляться? И ведь справился же!»
— Какая еще интрига? — спросил он с самым невиннымвидом.
— Да болтали тут… Ничего конкретного, просто шлиразговоры, что за кулисами нечто очень серьезное крутится… Балуев вон говорил…
— Нашел кого слушать, — фыркнул Смолин. — Нукакие у нас могут быть роковые интриги, сам подумай? Балуев, ага…
— Ерунда, — сказал Смолин. — Нет никакихинтриг. И не было… Уж я бы знал…
Финал. Чужие фанфары
Василий Яковлевич Смолин стоял, прочно расставив ноги, навысоком обрыве, на левом берегу Шантары. Время от времени он поднимал к глазамполевой бинокль — французский, времен Первой мировой, восьмикратнаябезукоризненная оптика — и разглядывал, что происходит километрах в трехнапротив него и ниже, на берегу правом.
Поскольку это было не общественное мероприятие, а чисторабочая процедура, жителей никто и не собирался оповещать. Так что на бережкуприсутствовало всего-то десятка два разнокалиберных и разномастных чиновников —ну и, разумеется, два гордых первооткрывателя, которые мэра свеженькой сенсациеймалость и ошарашили…
Неподалеку от берега стоял на якоре плавучий кран,перегнанный с судоремонтного завода, вокруг него — три моторки. От П-образнойстрелы уходили в воду два туго натянутых троса.
Смолин встрепенулся, приложил бинокль к глазам. Вовремя: изводы показался аквалангист в черном гидрокостюме с ярко-оранжевыми лампасами,ухватился за борт моторки, перевалился в нее, и, сдвинув маску на затылок,принялся что-то ожесточенно семафорить руками на кран.
На палубе крана и в рубке началась легкая суета. Тросынатянулись еще более… звуки над водой далеко разносятся, вот и до Смолинадолетело тяжелое фырканье движка, поскрипывание металлических тросов…
Есть! Над водой показался закрепленный четырьмя тросамиброневик, по-прежнему в позе лежащего на боку. С него ручьями текла вода, поройв тонких струйках играла мимолетная радуга. За кормой крана взбурлила вода, онмедленно разворачивался корытообразным носом к берегу, чтобы аккуратненькопереместить туда историческую находку.
Это уже было и неинтересно, откровенно говоря. Смолинперевел бинокль на одну из моторок — там так и лежали два ярко-красныхпластиковых мешка. Смолин видел десять минут назад, как их подняли аквалангисты— там, конечно же, все, что находилось в броневике…
Итак. Что же, собственно, произошло? Да попросту случилосьтак, что молодая журналистка Инга Извольская по какому-то побуждению душиприобрела за смешные деньги на «блошином рынке» шантарского антиквариата (естьтакой, по воскресеньям работает в одном из Домов культуры) кипу старых бумаг —архив слинявшего когда-то в Харбин купца Гладышева, надо полагать, привезенныйна родину его вернувшимися после войны потомками. И, разбирая пожелтевшиелисты, наткнулась на сущую бомбу — самоличное повествование купца о том, какнагрянувшие на броневике трое красных аспидов лишили его саквояжа со всеминакоплениями в виде золотого песка, золотых монет и разных побрякушек скаменьями. Изучив этот документ, отправилась к увлекавшемуся историейизвестному шантарскому ученому Хижняку (тому самому, что в узком кругу былболее известен как Кот Ученый). Любитель исторических загадок, а главное,хороший аквалангист, он живо взялся за дело — и буквально через два дняинтенсивных погружений обнаружил-таки броневик. Конечно, совсем не там, гдеторчала каменюка с эпитафией.
Смолин ухмыльнулся. Память у него была отличная, он наизустьпомнил все, что было написано на сожженных им собственноручно листочках изкупеческого дневника — и Маэстро текст восстановил на отдельном большом листедоподлинной бумаги царских времен, и почерк Гладышева имитировал, и состарилнадпись, не особенно и напрягаясь. Ну разумеется, въедливая экспертиза на самомвысшем уровне могла бы выявить подделку — но кто эту экспертизу будетпроводить? Главное, броневик-то нашелся!
А в броневике — два черепа с пулевыми отверстиями в затылке,самые доподлинные черепа. И полное отсутствие саквояжа. Не нужно быть ШерлокомХолмсом, чтобы моментально догадаться, что же произошло на берегах Шантарыдевяносто лет назад. И кардинальнейшим образом переоценить личность товарищаВальде — мерзавца первостатейного, хладнокровно пристрелившего боевых товарищейради двенадцати кило презренного металла…
Куда он ухитрился саквояж запрятать, будут гадать еще летдвадцать — да хоть сто. Главное, никто никогда и не заподозрит, где на самомделе саквояж пребывает. Все шишки — на товарища Вальде, который можетпротестовать разве что с помощью спиритического блюдечка, но подобные протестыни наукой, ни юриспруденцией современной не рассматриваются вовсе…
«Я тебя достал и в могиле, сука чухонская, — подумалСмолин не без веселости. — Протестовать ты уже не имеешь физическойвозможности, а главное — ты их действительно убил алчности ради. Так что необессудь, если теперь правдочка выплывет на свет божий…»
Броневик уже покоился на берегу, и вокруг него расхаживалмэр со свитою… ага, вон и Инга, и Кот Ученый парочке репортеров что-тоувлеченно брешет…
Смолин опустил бинокль и убрал его в замшевый футляр,неплохо сохранившийся. Вот и всё, дальше решительно неинтересно — ну что тамможет быть интересного? Вся слава достанется Инге с Котом Ученым… против чегоСмолин ничего не имел, наоборот, к тому и стремился. Сам он в жизни не горелжеланием блистать на публике. Толковый антиквар, как хороший разведчик, предпочитаетвсю жизнь провести в полнейшей безвестности. Ремесло такое, дамы и господа…
Прохладный ветерок трепал Смолину волосы. Он стоял у самогокрая высоченного обрыва — слава богу, не в переносном, а в прямом смысле —смотрел на могучую Шантару, щурился от солнца, и по его лицу блуждала веселая,беззаботная, совершенно мальчишеская улыбка. Он опять выиграл, и не по глупойслучайности, а исключительно своими собственными трудами и, что уж там,талантами. Победил — что было ох как нелегко…
Похоже было, что до старости еще очень и очень далеко.
Красноярск, февраль 2009
