Часть первая. Весь мир - театр
Глава 1
Веселуха, господа, веселуха!
Часов, конечно, не было ни у кого, но человек и не к такимнеудобствам приспосабливался, причем в хорошем темпе, – и за неделю ониуже начали кое-что соображать. Когда солнце (по определению Синего, «балдоха»)оказывалось аккурат над вершиной возвышавшейся за озером сопки, над кучкойвысоченных кедров, этаким рыцарским плюмажем украшавших лысоватуюмакушку, – тут-то и наступало время законного обеда, поскольку орднунгесть орднунг, это общеизвестно.
Конечно, они уже заранее поглядывали за озеро, на кедры исолнце, – но прошло довольно много времени, прежде чем рыжий Ганс появилсяна кромке огромного, но неглубокого котлована. Расставил пошире ноги вначищенных сапогах, картинно держась за висевший на груди шмайсер, долго взирална копошившихся в котловане землекопов – тянул время, сука рыжая, использовална всю катушку свой крохотный ломоток властишки. Притворялся, будто незамечает, как на него зыркают украдкой. Лагерная кличка у него была Чубайс – зарыжину и вредность. Ганс на нее крепко обижался, но что ты тут поделаешь?
Эсэсовец постоял еще немного, старательно изображая, что вприступе тяги к высокой эстетике любуется пейзажем, потом заорал во всю глотку:
– Обед, кацетники! Жрать!
И предусмотрительно отступил подальше от того места, где попологому откосу обычно и выходили из котлована, чутко напружинился. Рядомпоявился Вилли с овчаркой на поводке. Это Рудольф откровенно сачковал, не хужекацетников, а Ганс с Вилли к службе относились со всем рвением, подловить ихнечего было и пытаться…
«Полосатики» живенько потянулись к откосу, напутствуемыебравыми воплями Ганса:
– Лопаты не бросать, мать вашу! Сколько долблю? В землювтыкайте аккуратненько, друг возле дружки! Кому говорю, жопа лысая? Швайн! Домалопату тоже кидаешь где попало? Да не ты жопа лысая, а вон та, которая еще ипузатая! Швайн!
– Ферфлюхтер хунде, цум тойфель! – поддержал его Вилли,демонстрируя тем самым не в пример большую интеллигентность. – Абер шнель!
Овчарка тоже вносила свою лепту, гавкая и дергаясь напрочном плетеном поводке. Намордник у нее был основательный, но лаять не мешал.
– По бригадам разбивайсь, по бригадам! – оралГанс. – Что вы мне стадом претесь? На митинг вышли, что ли? Вы в лагереили где? Первая бригада, пошла! Порядок соблюдать, а то без обеда вмиг оставлю!Первая пошла, вторая готовится!
Насчет обеда, конечно, было сказано чересчур цветисто – незаслуживала полуденная жратва столь высокого названия. Вся она, вся до единойпайки, умещалась в пластиковом пакете с яркой картинкой, такие в любом магазинестоили штуку и рвались, стоило туда запихать что-то посолиднее полудюжиныбутылок пивка. Паскуда Фриц, удобно рассевшийся на прибитой к двум пенькамтолстой доске, конечно же, опять выбрал картинку отнюдь не случайно – на пакетекрасовалась грудастая блондинка, имевшая на себе из одежды лишь белую маечку,да и то мокрую до полной прозрачности.
Пока «полосатики» подравнивались, добиваясь согласноправилам идеальной шеренги, Фриц поигрывал здоровенным охотничьим ножом снаборной рукояткой из березы и жизнерадостно ржал:
– Хороша кукла, доходяги? А ведь стебет кто-то, это уж какзакон. Да вы не чинитесь, взяли и спустили в штаны заместо десерта, деложитейское… Ну, стали? Номер один, шаг вперед! Держи пайку. Дома, поди, такойроскоши и не видывал?
Оружия при нем не было – черные научены горьким опытом,кто-то однажды завладел пистолетом раздатчика, хотя того и страховалиохранники. Ну, а нож отбирать бессмысленно, что ты с ним в данной ситуациибудешь делать?
Фриц сноровисто пластал буханки на четвертушки, а колбасурезал на глазок, сохраняя лишь минимум справедливости. Впрочем, у него ичетвертушки получались безнадежно далекими от симметрии. Кто-то, как всегда,уныло ворчал, зная, что ничего этим не изменит, а Фриц, опять-таки, как всегда,столь же рутинно отругивался:
– Я вам, бля, не ювелир, нехер изощряться тут…
– Ну ты уж вовсе обнаглел! – возмутился Синий,получивший особенно куцый колбасный обрубок.
– Я что, себе экономлю? – лениво фыркнул Фриц. –Меньше сожрешь, товарищам больше достанется. Солидарность у тебя где?
Синий сквозь зубы и в рифму коротко объяснил, где в данномслучае находится эта самая пресловутая солидарность, но больше спорить не стал– все равно бесполезно. Отошел развинченной походочкой, сел под кедром ибрезгливо принялся обдирать кожицу со своего обрубка. В этом весь обед изаключался – четвертушка буханки и кусок скользкой, синюшно-бледной ливернойколбасы. Не просто обед, а еще и ежедневная лотерея – благодаря Фрицевураздолбайству. Поневоле это превращалось в событие, каковыми здешняя жизнь былачертовски бедна: кусок побольше – нешуточный повод порадоваться, кусок поменьше– соответственно, повод для грусти. Классический лагерный набор впечатлений.Согласно апологетам жанра.
Когда все три бригады получили небогатую жратву, Фриц потрясопустевшим пакетом:
– Уркаганы, никому не надо? Глядишь, вечерком и подрочите,на ляльку глядя.
Никто на него не обратил внимания – и эта хамская шуточкадавно приелась, Фриц был субъектом ограниченным, не способным на полеттворческой фантазии.
Каким бы убогим обед ни был, а схарчили его быстро – не тотслучай, чтобы привередничать. Зато с послеобеденным отдыхом обстояло совершенноиначе – полагался целый час, и они вольготно развалились на прогретой солнцемземле, вытащили «Приму», к которой тоже успели поневоле привыкнуть. Разумеется,местный эстет и сноб Володя Василюк, как обычно, потреблял майскую «Приму» не вее первозданном виде, а старательно умял в трубку табачок из двух сигарет.
– Ну прям как товарищ Сталин, – громко сообщил Синий впространство, ни на кого не глядя.
Василюк фыркнул, дернул щекой со здоровенным и багровымродимым пятном, не уступавшим тому, что украшало лысину последнего генсека. Состороны Синего это была чистейшей воды издевательская подначка, посколькуСталина Вова как раз и не любил, будучи патологическим демократом, а потомуразобиделся не на шутку, хоть и старался этого не показывать. Чтобы своехамство еще более усугубить, Синий, перед тем как растянуться в непринужденнойпозе, словно бы невзначай расстегнул донизу полосатый бушлат. На груди у негокрасовалась церковь с немалым числом куполов – а вот пониже левого соска какраз и синел выполненный с большим сходством профиль Иосифа Виссарионовича. «Подлегендарного канает наш блатарь, – лениво подумал Вадим. – Никак онне мог сидеть при Сталине, даже пацаном не мог, года не те, не стыкуется…»
