так они напились с Тесаком.
… Махая прилипшему к окну отъезжающего вагона Игорьку одной рукой, Люда другой взяла меня под руку и прислонила головку к моему плечу
7. ТИХА
«В разлуке три четверти тоски выпадает на долю остающихся, уходящему же остаётся всего одна четверть…» — так распределял Ходжа Насреддин это чувство между теми, кто расстаётся. Легендарный пройдоха много странствовал по белому свету, знал, что говорил.
Но вот в нашем случае, наверняка, случилось наоборот. Да и только ли всего три четверти тоски достались Игорьку?
Если и появится у него когда-нибудь заветная шкатулка, под завязку набитая драгоценностями, — не ему укутывать Люду в норковые шубки, не ему устилать её ложе лепестками роз, не ему купать её в шампанском, не ему катать её в роскошных двухместных кабриолетах… Что там ещё в этом джентльменском наборе миллионеров? Только мне выпадет это счастье?.. Но-но, юноша! Как рекомендовал тот же Ходжа Насреддин, тут надо, хотя бы из суеверных соображений, уложить ковёр нетерпения в сундук ожидания.
А что касается драгоценностей, то в этом, я уверен, мы с Лёней единомышленники: если не будет то золотишко и драгоценные камешки делиться ровно на три части, тогда чуть большая часть обязательно достанется Игорьку…
Нет, всё-таки не удаётся мне надёжно спрятать ковёр нетерпения в сундук ожидания. Надо как-нибудь показательно осмеять перед зеркалом все свои драгоценные прожекты и себя самого. Осмеять с чувством, с надлежащими ужимками, гримасами, уничижительными репликами в свой адрес.
Увы, нелегко сладить с такими фантазиями — показательное осмеяние себя перед зеркалом получилось так себе. Никакие ужимки, гримасы и уничижительное, с матерком даже, самобичевание так и не смогли в итоге начисто согнать с моего лица печать самоуверенности: «Не заморачивайся, всё будет хорошо!» А у Лёни такая печать, по-моему, и вовсе никогда не сходит с его лица. Вот и поверим в себя, и не на минуту не позволим себе усомниться в том, что когда-нибудь мы всё же отыщем Золотой Казан.
…Хоть сейчас у нас и каникулы уже, а каждый день на Трёхгорку не поплывёшь. Эх, вот будь у нас с Лёней своя лодка с мотором, мы бы на том острове и с ночёвкой могли оставаться.
Стали прикидывать, как скоро новая просьба просить лодку с мотором у Гликов не будет бестактным поступком, и Лёня спрашивает у меня:
— Если найдём Золотой Казан, как Гликов отблагодарим?
— Боюсь, от любой благодарности они откажутся.
— Хорошо, тогда пусть дарители останутся для них неизвестными. Для начала купим им ещё две лодки и два мотора к ним. И набьём лодки под завязку конфетами и пряниками для их девчат. Надо только будет придумать — как незаметно им это всё вручить.
Придумываю:
— Тёмной ноченькой привяжем новые лодки рядом с их «Казанкой» и оставим записку: «От…» От кого будет та записка, чтобы они сразу не кинулись сдавать подарок в милицию.
Лёня ищет псевдоним для предполагаемого дарителя:
— Кто из богачей в древности на Востоке по ночам незаметно одаривал простой народ?
— Кажется, Гарун-аль-Рашид так частенько фикстулил… — хотя я и не был совсем уверен, что этот парень шлялся по ночам исключительно с благотворительной целью.
— Ну вот, так и подпишемся — «Гарун-аль-Рашид», — решает Лёня. — К Гаруну-аль-Рашиду какие могут быть у милиции претензии?
Договорились: Глики, дядя Митя и Габидулла Туржанович Туржанов станут первыми, кого однажды тёмной ноченькой облагодетельствует некто, выступающий под псевдонимом Гарун-аль-Рашид. Но, уж точно, не последними. Бедности хватает везде и во все времена.
И тут я хлопнул себя по лбу:
— А пусть кто-то из Гликов и сам станет Гарун-аль-Рашидом.
— А что, это будет очень справедливо, — тут же согласился Лёня. — Нас снова будет трое, и это нам привычней.
Почти всегда семейную лодку мне выдавал Коля Глик. И никогда не пытался выведать больше того, чем скупо делился с ним я — порыбачить, мол, хотим или просто покататься… И никогда Коля ни прямо, ни какими-то косвенными намёками не напрашивался в нашу компанию. Вот и в крайний раз, передавая мне лодку с мотором для рывка ещё той нашей троицы на Трёхгорку, Коля ни о чём меня не расспрашивал и так и не узнал, где мы побывали. Я всё острее чувствовал нарастающую несправедливость по отношению к нему, и вот тут она, эта несправедливость, окончательно созрев, благополучно породила верное решение: в семействе Гликов своим Гаруном-аль-Рашидом станет Коля.
Иного и в тридцать лет, а то и в пятьдесят, фиг поймёшь, что он за человек. А вот с Колей Гликом, хоть он и был даже нас с Лёней моложе, уже сейчас всё было понятно: Коля — счастливая находка для любого, кому нужен надёжный помощник, товарищ, верный друг. А, стало быть, и тех, у кого он будет в напарниках по перекапыванию необитаемых островов в поисках сундуков и прочей тары с драгоценностями, Коля тоже никогда не подведёт — и пота прольёт не меньше, и дельный совет сможет дать, если понадобится, и никому не продаст общую тайну.
… Согласен? — хором спросили мы с Лёней.
— Спрашиваете… — стараясь сдерживать свои чувства, со взрослым достоинством ответил Коля.
…Ну, здравствуй ещё раз, Трёхгорка! Извини, потревожим тебя, будем потихоньку перекапывать. Копать нам — не перекопать? Посмотрим-посмотрим.
А начнём Лёня, Коля и я свои копания с того места, с которого и договаривались начать, когда с нами был ещё Игорёк. Копнём там, где зарыт в землю тот странный якорь.
…У нас с Колей — обыкновенные штыковые лопаты, а Лёня где-то раздобыл раскладную мотыгу с коротким черенком. Этот необычное орудие труда он носил на ремне, как солдаты носят сапёрные лопатки.
Долго, дружно, добросовестно копали — но ни под якорем, ни рядом с ним, ни даже в радиусе нескольких метров вокруг него ничего не обнаружили.
Возвращаемся к лодке, чтобы там подумать, что нам делать дальше, а заодно и перекусить.
«Бычки в томатном соусе», картошка «в мундирах», лук, соль и замечательный аральский хлеб с аппетитными корочками — что ещё надо
