Валуйки, наконец, за город Ольшаны, со взятием которого над гитлеровскими войсками, находившимися в Харькове, нависала угроза окружения. Но неустойчивая погода затрудняла дальнейшие успешные действия лыжников. Приноравливаясь к ее капризам, они то и дело, в иной день дважды, трижды меняли на лыжах мазь, а сейчас и это уже не выручало. Бригада расположилась на вынужденный отдых в небольшом селе, недалеко от Ольшан. Но не отдыхали и дня. Стало известно о расформировании соединения.
И вот сейчас, после бессонной ночи (сдавали имущество), Петр Николаевич стоял около регулировщицы на выходе из села и дожидался попутной машины. В кармане гимнастерки лежало предписание, которым он откомандировывался в гвардейскую дивизию. А погода словно бы решила напоследок опять пошутить. После ряда дней оттепели сегодня с утра вновь припустил снег. Белая завеса то нависала прямо над головой, то рассеивалась под порывами ветра и рвалась на косые, хлесткие полосы. Широнин нетерпеливо всматривался в дорогу, уходившую к Харькову. Канонада, которая накануне день и ночь гремела со стороны города, сегодня утихла, и лишь порой восточный ветер доносил глухое урчание орудийных залпов.
Словоохотливая регулировщица в плотно надвинутой на лоб и наглухо завязанной у подбородка шапке-ушанке, из-под которой выглядывали смышленые светлокарие глаза и аккуратненький маленький носик, говорила всем подходившим к КПП:
— Освободили… Утром броневичок проезжал с офицером связи, он и сказал, что освободили… Еще позавчера бои на Холодной горе велись.
Эта весть — взят Харьков! — и обрадовала Широнина и несколько смутила. Он знал, что два дня назад штаб гвардейцев находился северо-западнее Харькова, а где его искать теперь, куда направиться?
— Да вы б уж прямо на мою Полтаву, товарищ лейтенант, — пошутила регулировщица и тут же стала рассказывать, что сама она из Полтавы, работала там на мясокомбинате — может, слышали, лучший был на Украине? — а в армию пошла добровольно, жаль только, что не попала в артиллерию, ну да и здесь работа живая — в наступлении только успевай поворачиваться.
То ли девушке скучно было остаться одной на развилке дорог, то ли и в самом деле хотела лейтенанту лучшего, но она упорно уговаривала его подождать какой-то особо удобной машины из хозяйства Перепелицы.
— Оттуда, от Перепелицы, все найдете…
— «Перепелица, Перепелица»… — кружилась в мыслях Петра Николаевича эта, когда-то слышанная и такая запоминающаяся фамилия. И вдруг вспомнил веселого тучного подполковника из второго эшелона гвардейцев, который как-то на плацдарме выручил лыжный батальон, одолжил ему в трудную с горючим пору бочку бензина.
— А где сейчас хозяйство Перепелицы?
— В Ключах. Это сорок километров отсюда. Говорю же вам, подождите.
Подошедшая вскоре грузовая машина оказалась отнюдь не такой уж удобной. В кабине сидел капитан. В кузове высились снарядные ящики с пустыми отстрелянными гильзами. Под их малиновый перезвон, оглушенный этим перезвоном, спустя час Широнин въезжал в Ключи, где находился полк, в который он был направлен представителем гвардейской дивизии.
Немцы сожгли село еще, очевидно, в первый год войны. На огородах и пустырях виднелись полузасыпанные снегом замысловатые геометрические фигуры жести, сорванной с крыш, обугленные сваи построек, лежали массивные, в два обхвата, дубовые колоды, на которых, наверное, не одно поколение девчат справляло свои гулянки; кто-то, видать, тщетно пытался подзапастись дровишками, нарубить щепы на растопку, да только даром иззубрил топор — не поддался могучий дуб, остался лежать и ждать поры повеселей. А пока людское жилье переместилось под землю и обозначалось дымками: они курились из сохранившихся каменных подвалов домов, из погребов, из землянок. В большинстве своем крохотные, в одно неказистое окошко, они были выкопаны единственно оставшимися в семье женскими руками. Но попадались и вместительные, с длинными, крутыми гребнями, отстроенные впрок, на добрый десяток лет. Уж не на этот ли срок рассчитывали их незнаемые владельцы, гадая, как и куда повернет свой ход война?
В одной из таких землянок и разыскал Широнин штаб полка. Его принял сам командир части, староватый, лет пятидесяти, полковник, сидевший за столом в фуражке и шинели.
— Билютин, — коротко буркнул он, протягивая Широкину руку.
Даже ясноголубые со льдинкой глаза не молодили его кирпичного оттенка лицо. Седые волосы, седина в усах… Эти утомленные холодноватые глаза он и вскинул на Широнина, прочтя предписание.
— Лыжник?
— Так точно, из лыжного батальона, товарищ полковник! — выпрямляясь всей своей сухонькой фигуркой, ответил Петр Николаевич.
— Ну, лыжники мне, пожалуй, уже не нужны, ни к чему… к весне дело идет… вы что в лыжном батальоне делали?
— Помощник по материально-техническому обеспечению.
— А такие и подавно не нужны… Хватает таких… а вот командиров взводов маловато… Как вы на этот счет?
— О другом и не думаю, товарищ полковник…
— Ну это и хорошо… это и хорошо, — сразу как-то подобрел и смягчился полковник и, подойдя к дверям, крикнул: — Филиппов, посмотри, не ушел связной из третьего батальона?
— Сейчас узнаю, товарищ полковник.
— Сюда его!
Через минуту у порога браво пристукнул каблуками и замер в ожидании приказа Петя Шкодин.
— Отведешь лейтенанта к Решетову и скажешь, чтобы он мне через полчаса позвонил.
— Слушаюсь! Отвести и позвонить! — Петя приглашающе — пошли, что ли? — посмотрел на Широнина, и тот обратился к полковнику:
— Разрешите идти?
— Идите.
В сенях Широнин нашел свой вещевой мешок.
— Давайте я понесу, товарищ лейтенант, — кинулся к вещмешку Петя, догадываясь, что лейтенант направляется в батальон не по каким-либо командировочным делам, а насовсем.
— Да нет уж, сынок, привык сам его таскать, — отказался от предложенной услуги Широнин.
Они вышли на улицу. Снег продолжал падать, но над селом синело в небольшом просвете небо, в нем кружила «рама», и где-то на огородах изредка, нехотя били зенитки. На самолет никто не обращал внимания. Меж двумя оголенными черными вязами дымилась полевая кухня. К ней ребячьим мелким шагом, позванивая котелками, бежали солдаты, и было непонятно — то ли кухня только что прибыла и солдаты, заждавшись ее, изголодались, то ли, наоборот, собирается уезжать и повар бросил по ротам веселый клич — подобрать оставшееся. По задворкам с бухтами проводов шагали и перекликались связисты, и опять не понять было, то ли часть собиралась сниматься, то ли только что прибыла и обосновывалась в селе всерьез, надолго. Широнин спросил об этом Шкодина.
— Оно и так и этак, товарищ лейтенант, — охотно стал объяснять Петя, довольный тем, что он первый введет нового офицера в курс дела. — Сейчас ведь у нас вся война такая… Утром расположились будто на неделю, а к вечеру снова в дорогу. Надо же пользоваться тем, что фриц растерялся. Иной раз и бутерброд получается. Мы уже далеко впереди, а они еще
