себе, значит, ты тоже сам…
Со всей душой…
— Идите вы!
Он кинулся из подвала к двери.
— Блин, как он громко! — сказала Рачкина недовольно.
— Ты куда, олень? — крикнул Чехов.
— Все! Пока!
Игорь проскочил мимо стола для пинг-понга.
— Не туда! — захохотал Чехов. — Там туалет!
— Ой, не могу! — застонала Королева.
— Олень! У Лаги новая кличка! Он теперь Олень!
Игорь развернулся.
— Сами вы!
— Возьми кофе, зажуй! — потряс жестяной банкой Чехов. — Спалишь всю контору, олень.
— И спалю!
Под хохот и стоны, словно подхваченный мутной, шипящей, гремящей волной, Игорь за секунду пролетел через тамбур и задергал железную дверь, преградившуюю ему путь. На воздух! На волю! Отклонившегося сторожа Саню, взирающего на него с удивлением, он заметил только через минуту.
— Открой! — потребовал он.
— Ты как? — спросил Саня, складывая на коленях книжку.
— Я в порядке! — заявил Игорь.
Он притопнул ногой в дурацком ботинке и затряс дверь снова, чувствуя, как в уголках глаз копится злая обида.
— Подожди, здесь просто, — сказал Саня.
Он протянул руку, громыхнул запором, и вечер распахнулся перед беглецом, а свежий воздух ударил в лицо.
— О-о! — выдохнул Игорь.
Полутона и оттенки темноты, запахи, звуки ошеломили его. Во всем была удивительная красота, гармония, даже в шершавой бетонной стенке, которую косой полосой пометил свет лампы.
— Прошу, — показал рукой Саня.
— Ты это… Они там — дураки, — сказал Игорь. — Смеются, над чем… Сами… Я фильмы смотрел! Ты видел Королеву?
— Видел.
— Глаза — зеленые, заметил?
Посчитав, что сказал все, что хотел, сказал понятно, Игорь взбежал по ступенькам на тротуар, будто из одного мира в другой. Сизый дымок поплыл рядом, дружелюбно обвивая руки, ноги. Зажевать, да. Обязательно зажевать. А зачем? Ах, да, чтобы что-то там…
Улица танцевала под ногами. Взбрыкивала, как норовистый жеребец. Фонарные огни оставляли дымные следы. Дома прорастали в темноту. Или темнота оформлялась в дома, это было не до конца ясно. Странную силу вдруг приобрел ветер. Легкого порыва теперь было достаточно, чтобы сдвинуть его с места, сбить с шага, вытащить на проезжую часть. Ветер играл им, мотая по всей улице. Игорь смеялся. Потом свет фар заставил его забраться в кусты, и минут пять, напуганный, он наблюдал оттуда за шуршащей, обманчивой темнотой. Как он очутился у ларька, где к стеклам прилипли цветные обертки от конфет, водочные и пивные этикетки, Игорь, даже если бы напрягся, сказать не мог. Вылепилось окошко, в него, наверное, стоило постучать. Тук-тук, кто-кто в теремочке…
— Чего тебе? — дохнуло теплом из ларька.
— Кофе!
Игорь кинул десятку на приколоченное блюдечко.
— Этого мало, — сварливо сказала возникшая из глубины недовольная физиономия.
У физиономии имелись маленькие глаза, крупный нос и обведенный красной помадой большой, громкий рот.
— А мне и надо мало, — сказал Игорь. — Я же не прошу много. Я прошу отсыпать на десять рублей. Ложечку, буквально…
— Может, тебе в пакетике? — смягчилась физиономия.
— Ложечку, сударыня. Пакет для меня слишком большой. Вот сюда.
Игорь высунул язык. Физиономия свела брови.
— Наркоман, что ли?
Игорь хохотнул и тут же зажал себе рот ладонью.
— А как вы узнали?
— Все! — Женщина взяла десятку и бросила на блюдечко коричневый пакетик. — Бери кофе и иди отсюда! Пять рублей сдачи.
К пакетику добавилась монета.
— Спа… — Игорь поклонился. — Бладарю!
Пакет он оприходовал тут же, и двух метров не отойдя от ларька. Сладко-горькая смесь склеила губы, заскрипела на зубах. Пытаясь как-то прожевать ее, Игорь медленно побрел к свету одинокого фонаря. Спасение приходит неожиданно, думалось ему. Как в кино. Мы все — герои кинофильма. Главное, уметь ждать. Кто терпеливей, того и спасение.
Минут через десять, когда эффект от марихуанны притупился, он обнаружил, что сидит на корточках не понятно где, вокруг темно, а в руках у него — мокрая, осклизлая палка. Где он ее достал и от кого прячется, так и осталось загадкой.
Место Игорь, слава богу, узнал, выбрался из узкой траншеи, что прокопали ремонтники недалеко от детской площадки, мелкими перебежками, влетев ногой в лужу, добрался до подъездной двери. Притормозил, обнюхал куртку, дохнул на ладонь — пахнет ли травкой. Ничего вроде бы не учуялось. Отец-то ладно, а вот от матери могло и влететь.
Носок в левом ботинке намок, и подаренное сигаретиной настроение улетучилось. Ни денег, ни кроссовок. Супер!
А Королева с Чеховым сосется!
И, наверное, каждый день. Или раз в два дня. А что они еще там делают, лучше не представлять. Лучше башкой в стенку.
В квартиру Игорь влетел злым. Содрал куртку. Скинул ботинки. Мать, конечно, ждала. Стояла в дверях в большую комнату.
— Игорь!
Не принюхивалась, просто была на взводе. Губы поджаты, глаза узятся, щеки вот-вот пойдут пятнами. В общем, здравствуй, мама.
— Что?
— Ты где был?
— Где надо.
Дальше мать прочно присела на уши, распаляясь до крика, а Игорь отвечал на автомате, почему-то представляя разговор, как игру в пинг-понг. Мать подает, он отбивает. Пок-пок. Пок-пок. Тебе никто не разрешал… Это мое дело… Да как ты разговариваешь с матерью! А как? Я нормально, у меня ботинки протекают!
Даже в комнате спрятаться не вышло. Мать то ли с ума сошла, то ли находилась близко к этому. Кричала на уровне ультразвука. Наверное, отец довел. У него это как-то само собой получается. Чья комната? Моя комната! Хочешь кроссовки — драй комнату! Вылизывай. Скобли. Бешенство матки, блин.
Пришлось взять тряпку, налить ведро воды. Хорошо, мать над душой стоять не стала, выперлась на поиски заплутавшего папани. Ей-то все равно, что Королева с Чеховым с утра до ночи… Эх, Ирка, Ирка. Ирочка.
Ладно, полы он кое-как вымыл, но мать, вернувшись с пришибленным, проворонившим сына отцом, зашла проверить и, конечно, нашла, к чему придраться. Углы сухие, под кроватью вообще едва протерто. Не выбесила, но настроение убила. Ругаться с ней Игорь не стал только потому, что стало лениво. Ну ее.
Хорошо хоть кроссовки пообещала. Мечты сбываются, блин. А Ирка классно целуется. И все уже знают, что он к ней неровно… Игорь потрогал уголок губы. Пальцы липли. Блин, кофе.
Ближе к полуночи его пробило на хавчик.
4
Уснуть Лаголеву долго не удавалось.
Все никак не могло успокоиться взбаламученное болотце, называемое душой. То оно клокотало и дергало, то надувало кислотные пузыри и заставляло жаться в разложенном кресле и переворачиваться с боку на бок. Таков мир, шептал кто-то внутри Лаголева, перлюстрируя события дня. Что ты можешь? Ничего. Ты посмотри, это же паноптикум, сборище уродов вокруг. Это не твое время, это их время.
В памяти,
