бензине? — Кеторин удивлённо посмотрела на Джилс. — О каком таком бензине?
— Я обещала Элиоту оплатить бензин, — неуверенно пробормотала Джилс. — За то, что он довёз меня сюда. У меня нет денег, чтобы оплатить…
Кеторин выпучила глаза, а затем громко рассмеялась.
— Какие меркантильные нынче принцы пошли, — она покачала головой. — Ладно, оплачу я ему бензин. Только пусть чеки предоставит. Я надеюсь, лошадь ему покупать не нужно? Ну, там, для подвигов каких-нибудь…
— Не нужно, — сконфуженно буркнула Джилс, не видя никаких поводов для веселья.
***
Коул чувствовал себя немного… Немного злым, немного расстроенным и немного неуверенным, идя по отвратительно чищенным дорожкам к «Ведьминой обители» вслед за Алистером Рудбригом.
Он злился на Марту. Он злился на два коротких слова — «Мегги» и «расчёска» — заставивших их повернуть назад практически возле самой «Ведьминой обители» и вернуться домой, чтобы найти расчёску — маленький розовый гребень, в котором запутались светлые длинные волосы, а потом вновь проделывать путь по снегу.
Ему хотелось встряхнуть Марту, и при этом он жалел её. И нынешние чувства шли в разрез с теми, что он испытывал ещё месяц назад. Как же он скучал по тому времени, когда его эмоции были чистыми, без примеси других. Если злость — то злость, если грусть — то грусть, если счастье — то счастье. А как быть, если ты испытываешь злую грусть? Когда тебе жаль человека, но все его поступки вызывают у тебя желание взять его за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы аж зубы застучали, чтобы мозги встали на место.
Поглощённый своими чувствами и попытками их проанализировать — что и раньше у него получалось довольно посредственно — Коул буквально врезался в мистера Рудбрига. Тот стоял напротив входной двери и стучал в неё кулаком.
Прошло несколько минут, прежде чем Коул услышал из-за закрытой двери голос Марты:
— Знаете, я не удивлюсь, если волк придёт сюда на своих двоих. Или «на своих четырёх»? — В голосе девушки, казалось, даже звучали нотки тихого, скрытого под толщей отчаянья, веселья.
А затем дверь открылась, и Коул стал зрителем странной сцены. Он видел Марту, которая распахнула дверь. Её взгляд был живым, хоть и грустным, а потом, стоило её глазам встретиться с глазами отца, их заволокло поволокой, лишившей их каких-либо эмоций. Стой Коул чуточку дальше, он никогда бы и не увидел этого. Голос Марты стал таким же безжизненным — из него на секунду пропали все краски, прежде чем смениться полным безразличием.
— А, это ты. Расчёску принёс?
И, удивительное дело, ещё минуту назад мистер Рудбриг спешил, бежал на помощь свой «маленькой тучке», а сейчас стоял, как истукан, и даже не подумал обнять дочь, которую давно не видел и которую — Коул был в этом уверен — любил.
И голос мистера Рудбрига стал таким же до смешного безэмоциональным, когда он ответил:
— Да, принёс.
Коул обогнул мистера Рудбрига и встал между ним и его дочерью так, чтобы видеть обоих. Взгляд мужчины оказался зеркальным отражением пустого взгляда Марта. Вот только когда отец и дочь посмотрели на Коула — его прошиб озноб, потому что в их глазах вновь появились эмоции.
Марта смотрела на него со смесью недовольства и, кажется, вины, а мистер Рудбриг — взглядом, полным благодарности. И Коул понял одну простую вещь — что бы между этими двумя ни происходило, Алистер знал о причинах, но, похоже, не считал нужным делиться информацией ни с Мартой, ни с кем-либо ещё.
— Что, дружки-охотники не приняли тебя обратно? — не без яда в голосе спросила Марта.
Коул растянул губы в широкой улыбке.
— Ты такая милая… как куст крапивы.
— А ты всё такой же ас в комплиментах, — копируя его улыбку, ответила Марта и отступила, пропуская их внутрь бара.
И Коул вошёл. Вошёл, широко расправив плечи, словно ему здесь было самое место, словно его тут ждали. А правда была в том, что ответ Марты — эта её подколка или же ответ на его подколку — словно ластиком стёр его напряжение. Они будто ступили на проторённую дорожку, по которой ходили не один год, и на этой дорожке ему было спокойней, на этой дорожке он чувствовал себя уверенно. А вот стоило им с неё сойти — и Коул уже не знал, что ему делать. Так что пока он решил придерживаться этого пути и надеялся, что Марта тоже с него не свернёт.
— О, комплименты — это моё всё, — усмехнулся Коул. — Однажды за комплимент мне вылили кружку чая на голову. А я всего лишь сказал, что у девушки красивые глаза.
— Дай угадаю, ты сравнил их с лошадиными?
— Нет, — покачал головой Коул. — Сказал, что они такие же потрясающе большие, как у коровы.
Марта коротко рассмеялась, а Коул поймал на себе ещё один очередной полный благодарности взгляд Алистера, словно для него сам факт, что его дочь может смеяться из-за слов человека, возводил этого самого человека в ранг небожителя. Интересно, а если бы Марта рассмеялась громко и заразительно, до колик в животе, возвёл бы мистер Рудбриг Коулу храм для поклонения? Коулу казалось, что да.
— Даже не знаю, почему я не удивлена, — протянула девушка.
Коул послал ей ещё одну полную самодовольства улыбку. Эта Марта была лучше злой Марты, лучше уходящей Марты, лучше Марты, которая отказывалась его даже слушать.
Парень уже собирался выдать ещё какую-нибудь столь же абсурдную реплику, когда заметил старушку — слепую хозяйку академии «Мария-Роза» — и закрыл рот. Вряд ли пожилая женщина оценила бы дурь, которую он мог излагать часами.
Хотя какими часами… Раньше он мог излагать чушь годами. В их семье он занимал позицию смешного близнеца, в то время как Аде отводилась роль разумного.
Ада.
Коулу хотелось поговорить о ней, даже несмотря на то, что от этого ему становилось больно. Но Марта должна знать, что он не какой-то там фанатик, у которого нет причин для ненависти к ведьминскому роду. Он ненавидит ведьм — хотя, возможно, уже и не всех ведьм — не потому что так надо, а потому что Ада умерла из-за них.
— Мы можем поговорить? — спросил он у Марты.
— А сейчас мы что делаем? — вопросом на вопрос ответила она.
— Без театральных постановок и хлопанья дверьми. И без того, чтобы ты применяла ко мне магию.
Марта нахмурилась.
— Я, — она облизала потрескавшиеся губы. — Сегодня я была немного не в себе. Мне жаль. Иногда я бываю чересчур резка на поворотах.
— О, я заметил. Но извинения приняты, — пожал плечами
