дуэль».
Она берет с него слово, что он не затеет истории.
В записных книжках начало второй части сохранилось в двух вариантах. Согласно второму варианту, Картузов несколько раз заходит к Кармазиным, его не принимают, наконец, к нему выходит управляющий и просит его прекратить посещения. Капитан заявляет, что, «имея благородное соревнование и честное намерение», прекратить не может. «Я не перестану». Управляющий отвечает:
«– Но, милостивый государь, мы найдем на вас удерж, мы употребим все строгости. (Картузову говорят о мерах строгости! Ужас!)
– Но кто вы такой?
– Но кто вы такой? Я желаю слышать ответ из самих уст Екатерины Григорьевны.
– Этого вы не услышите, а насчет того, кто такой я, то я уже объявил вам, я в сем деле уполномоченный и, кроме того, отправляюсь сейчас же к г. обер-полицмейстеру с настоящим изложением дела, для того, чтобы найти на вас удерж».
Картузов решает предупредить полицмейстера о том, что к нему поступит жалоба. Его принимают, он рассказывает историю своего сватовства. Полицмейстер:
«– Это очень смешно, что вы говорите.
Полицмейстер подумал.
– Но ведь вам же отказали.
– Но я не слыхал ответа от Екатерины Григорьевны.
– Вероятно, и не услышите. И какое вы имеете право ожидать ответа из уст, как вы говорите, когда вы и не знакомы. Ведь вы уже получили ответ?
– Ответ не деликатный, ваше превосходительство.
– Но ведь и вы действовали не деликатно. Другого вы и не заслуживаете.
– Но я влюблен, ваше превосходительство.
– Гм. Влюблен! Это глупо, милостивый государь, что вы говорите.
– В первый раз слышу, ваше п-во!
– Вам отказали.
– Не верю, ваше п-во! Не могу поверить. Я убежден, что тут ошибка и злоба. Меня приняли за другого.
– Странно же, что вы так самонадеянны.
– Мне очень трудно поверить, ваше п-во! Если благородное предложение, то и отказ благородный, а отказ не благородный, ваше п-во!
– От кого же злоба?
– От моих врагов, ваше п-во.
– Врагов! То-то, вы можете еще иметь врагов!
– Почему же мне не иметь врагов, ваше п-во?
– Врагов, милостивый государь, имеют люди почище вас, а вы что? Но позвольте, я все-таки никак не могу понять, для чего вы меня изволили беспокоить?
– Чтобы предупредить, ваше п-во. Меня хотели оклеветать, ваше п-во, а управляющий угрожал жалобой вашему п-ву.
– Быть может, вы что-нибудь сделали, кроме того? Натворили там, накуролесили?
– Натворили! Ваше п-во, такое выражение! Ничего не натворил.
– Может быть, они вас принимают просто за шалуна? Да и конечно так.
– За шалуна, ваше п-во? Краснею от одной мысли, ваше п-во. Не верю и не хочу верить.
– Мало ли что не хотите! Что вы еще написали там в письме?
– Были еще стихи, ваше п-во.
– А вот, значит, и оказывается. Какие стихи?
– Верх почтительности, ваше п-во. Имею при себе экземпляр.
– Дайте… Как это на дамском седле летать можно? С ветрами? Странное выражение.
– Локон с ветрами, выше п-во. Когда ветры дуют, то локон развевается. Это поэтическая мысль, ваше п-во.
– …И наслаждений желаю. Наслаждений… (скривил рот генерал). Это слишком уж откровенно.
– Но это поэзия, ваше п-во. В поэзии позволительно, ваше п-во!
– На службе, милостивый государь, нет поэзии. На службе надо служить, а не поэтизировать. Ну, батюшка, вы таки… (смеется. Вдруг засмеялся и Картузов).
Генерал нахмурился.
– Чего вы смеетесь, милостивый государь? Чего вы осклабляетесь? Вам следует не смеяться, а краснеть, милостивый государь, краснеть! Каких наслаждений вам вдруг захотелось?
– Поэтическая мысль, ваше п-во, в поэзии позволительно.
– Вздор, милостивый государь, вздор! И в поэзии не позволительны неблагопристойности.
– Неблагопристойности! Ваше п-во! – вспыхнул Картузов.
– И так бесстыдно, могу даже сказать, бессовестно выражаете вашу мысль! Имели ли вы до брака какое-нибудь право?»
На этом второй вариант обрывается. Возвратимся к первому. После свидания с Кармазиной капитан идет к графу и объявляет ему: «Я убедился, что она вас любит и вы должны жениться». Граф его гонит, Картузов дает ему пощечину. Его арестовывают и по настоянию графа помещают на испытание в госпиталь. Автор прибавляет: «Сумасшествие по интриге графа, но и в самом деле».
«Картузов звал обер-полицмейстера в госпиталь, хотел открыть заговор. Колпак – и ни малейшего смущения, а напротив, вид какого-то торжества. Спокойный и саркастический тон, твердый взгляд. Пьет чай».
Рассказчик навещает Картузова в сумасшедшем доме и беседует с ним. Капитан говорит:
«„Я нахожу, что многое очень странно“. Задумался и стал говорить об инженерных торгах, лесе, выделке кирпича».
Рассказчик спрашивает его:
«– Так неужели же вы бы графу уступили?
– Гм. Граф – подлец, но граф представителен. У венца они вдвоем составили бы фигуру, прелестную картинку. Что же делать, коли кроме графа никого не было. Ну а я… я… я бы конфеты на свадьбе разносил и, поверьте, что больше бы ничего не желал. Я бы ездил в санях с медведем».
И автор записывает:
«Главное. Картузов сходит с ума от одной мысли, что осмелился поддаться графу и сделать ей предложение в несчастии. Считает себя подлецом. Его буквально убивает мысль, что он ее обидел тем, что, воспользовавшись ее положением, приравнял ее себе. Он настаивает на том, что она – идеал.
Его очевидно поразила деревяшка. Он не мог переварить сострадания. Один раз вскрикнул: „Ведь она чуть не вышла за меня, я ведь это видел! Каково унижение, каково падение! Боже мой! Боже мой! ведь она выходила ко мне, может, сама с собой на уме! А нельзя ли, дескать, хоть за этого выйти. Каково это! И наконец, эта деревяшка: тук! тук! тук! забыть не могу. Этакий стебель, этакая лилия… И на дамском седле…“»
Можно предположить, что именно в больнице Картузов пишет свое последнее стихотворение «Таракан».
Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
Но зато попал в стакан,
(Получив наследство)
Полный мухоедства.
Место занял таракан,
Мухи возроптали,
Тесен стал теперь стакан,
Разом закричали.
Но пока у них шел крик,
Подошел Никифор,
Верно, умный был старик…
Картузов комментирует:
«Тут я остановился; одним словом, он их всех взял да и выполоскал в ушат, это было правильно и тем дело и кончилось». «Тут он задумался, но не очень, а как бывало: приложил руку к глазам и потом спокойно, но довольно важно поглядел на меня, думая совсем о другом и даже, может быть, позабыв стихотворение. Вообще он глядел, точно оглядывал.
– Что же, какой же смысл стихов? – спросил было я.
– Гм. А? Что? Какой смысл? сатира, басня, ничтожное звено, – произнес он вяло, но
