снисходительно и как бы совершенно уже едва припомнив про стихотворение. Он даже откинул листок в сторону.
– …Я хотел было тут сказать: получив наследство, собственно так, для остроты, но так как тараканы не получают наследства, то я предпочел написать: полный мухоедства.
– Ну, а что значит мухоедство?
– Когда стол нечист, то мухи льнут и падают, происходит мухоедство.
– Я не понял, как же это таракан от детства?
– От детства, т. е. от самых пеленок, или, лучше сказать, от рождения…
– Кто может изобразить Никифора? Правительство?
– Тут не правительство, а недоразумение.
– Недоразумение?
– Недоразумение, во всем недоразумение. Так надо Богу. А мы должны боготворить. Россия есть недоразумение, или, лучше сказать, игра природы. Вся Россия есть игра природы. Никифор тоже игра природы. В Никифоре я изобразил природу… Замечу еще одно: таракан не ропщет…
– Выдерживает характер?
Картузов строго посмотрел на меня.
– В лохани не выдерживают характера. Впрочем, вы, может быть, желаете еще чаю?
– Нет, благодарю вас.
– И я вас благодарю».
На четвертый день Картузов умер.
«Жаждавший успеха в любви и, так сказать, брачных наслаждений (если уж надо упомянуть это слово) – но вот он лежит передо мной с протянутыми голыми ногами в мозолях… Так что это долго и потом представлялось. Я отнюдь не литератор и поэт, прежде всего не поэт, но мне многое страшно в Петербурге. Конечно, все это более было в юности, в век неопытности и впечатлений, но, несмотря на лета, все-таки иногда…»
И автор составляет «надгробное слово Картузову»:
«Будь он образован – он стал бы революционером. Совестью чистый фанатик».
Из всех неосуществленных замыслов Достоевского план повести о Картузове наиболее разработан. Записаны большие куски текста, длинные диалоги, подробные характеристики. Несомненно, автор придавал большое значение этому произведению и напряженно над ним трудился. Работа над «Идиотом» отвлекла его от Картузова, потом возникли новые замыслы, и к повести он уж больше не возвращался. Возможно и то, что образ Картузова не вполне его удовлетворял. Стихи, приписанные автором благородному рыцарю, были не только нелепы, но и грубовато-циничны. Вместо добродушного юмора в стиле Диккенса получилась мрачная и тяжелая ирония. И все же эта незаконченная повесть кажется нам художественно очень значительной. Она искусно построена и дает новое раскрытие излюбленного Достоевским типа «мечтателя». Любовь – вера русского Дон Кихота, его смиренное и пламенное служение «идеалу красоты», его гибель от сознания своего преступления против «святыни», его понимание «высшего назначения человека» как полного самопожертвования – все это придает образу влюбленного капитана черты глубокой духовности и человечности. Картузов остался в лимбе неродившихся душ, уступив свое право на жизнь брату по духу – князю Мышкину. Но Мышкин «сменив, не заменил его».
Через два года после составления плана «Повести…» Достоевский начал писать «Бесы». Неиспользованные заметки не были забыты; часть из них в переработанном виде вошла в новый роман. Прежде всего – «тон»: «Бесы» написаны в форме такой же «хроники», как и «Повесть…», – рассказ ведет «незаинтересованное лицо». В «Повести…» рассказчик не принадлежит к офицерской среде и только связан личной дружбой с Картузовым; в «Бесах» он – постороннее лицо в городе и дружит только со Степаном Трофимовичем Верховенским. В «прекрасной амазонке» Елизавете Николаевне (или Екатерине Григорьевне) Кармазиной и ее спутнике – женихе – не трудно отгадать Елизавету Николаевну Тушину, разъезжающую верхом в сопровождении жениха Маврикия Николаевича. Письмо Картузова графу, в котором он называет того подлецом, пощечина, вызов на дуэль и заявление, что стрелять не будет, соответствуют в «Бесах» вызывающему письму Гаганова Ставрогину («Ваша битая рожа»), вызову на дуэль Ставрогина, его трем выстрелам в воздух и пощечине, которую Шатов дает Ставрогину. Хромая Кармазина напоминает хромоножку Марию Тимофеевну. И в «Повести…», и в «Бесах» встречается мотив женитьбы из сострадания. Картузов является к графу и заявляет ему: «Я убедился, что она вас любит и вы должны на ней жениться». В «Бесах» влюбленный в Лизу Маврикий Николаевич приходит к Ставрогину с тем же предложением. Наконец, образ Картузова генетически связан с двумя персонами в «Бесах». Скромный, краснеющий, молчаливый и верный рыцарь Маврикий Николаевич, самоотверженно любящий Лизу, унаследовал от капитана свое романтическое донкихотство. Его фигура обрисована немногими простыми чертами на втором плане романа. Он как бы бледная тень, отбрасываемая Картузовым на страницы «Бесов». Главным же наследником ревельского капитана является другой капитан – Игнат Лебядкин. На первый взгляд кажется невероятным это превращение «чистого сердцем» рыцаря в пьяного шута и шантажиста. А между тем это так: по загадочной диалектике идей лицо, первоначально задуманное автором как воплощение «прекрасного человека», снижается до отвратительной карикатуры, до маски грязного приживальщика, братца хромоножки Марии Тимофеевны. Это лицо очерчено злобно-саркастически и включено в легион бесов, которыми предводительствует Петр Верховенский.
Что побудило Достоевского приписать одному из бесов своего нового романа две характерные черты Картузова: влюбленность в «амазонку» и сочинение нелепых стихов? Нам кажется, что срыв из возвышенного в низменное произошел именно на почве стихотворного материала. Никакой «безграмотностью» н «наивностью» нельзя было оправдать поэзию Картузова: его стихи не только нелепы, но циничны и пошлы. Разве целомудренный рыцарь Картузов, преклонявшийся перед своей дамой, как перед недосягаемым идеалом, мог быть автором таких стишков?
И с другой стороны, разве в этом пьяном и грубом косноязычии не заключался уже словесный образ капитана Лебядкина? В «Повести…» рассказчик убеждает Картузова не говорить всем и каждому о своих сердечных делах. «Они вас шутом считают», – прибавляет он. Из рыцаря, кажущегося шутом, вырастет настоящий шут – Лебядкин.
Картузов сначала критикует «амазонку» Елизавету Николаевну и потом внезапно в нее влюбляется; Лебядкин – тоже. Липутин говорит о нем: «Влюблен, влюблен, как кошка, а знаете ли, что началось ведь с ненависти. Он до того сперва возненавидел Лизавету Николаевну за то, что она ездит верхом, что чуть не ругал ее вслух на улице, да и ругал же!.. И вдруг сегодня стихи! Знаете ли, что он хочет рискнуть предложение? Серьезно, серьезно»! Лебядкин посылает стихи «Звезде амазонке» и письмо «Совершенству девицы Тушиной», в которое целиком переходит уже известное нам стихотворение Картузова:
О, как мила она,
Елизавета Кармазина
с заменою «Кармазина» – «Тушина».
От другого произведения Картузова, «Краса красот сломала член», в «Бесах» сохранилась только первая строфа. В беседе со Ставрогиным Лебядкин объясняет происхождение этих стихов. В его рассказе мы находим не только краткое изложение идеи «Повести о капитане Картузове», но и характернейшие выражения ревельского героя. Достоевский пародирует себя самого. Лебядкин говорит: «В случае, если бы она сломала ногу, то есть в
