приязнь и искреннее уважение, когда он ответил:
– Одно лишь известие, что Иеффай участвует в войне, отпугнет Ханаан. С нас хватит и семерки твоих воинов.
В душе Иеффая что-то ожило. Этот человек понимал все с полуслова, с ним он мог говорить так, как в прежние времена говорил с друзьями. И он пошутил:
– Я вел переговоры с царем Васана Авиром, большим мастером торговаться, и с царем Нахашем, самым ловким и изворотливым из восточных князей. Но ты, первосвященник Ефрема, лучше их обоих умеешь хитрыми словами влезть в душу того, кто должен бы быть твоим врагом.
– Не называй себя моим врагом, Иеффай, – возразил Елеад. – У нас с тобой общий путь. Моим словам удалось задеть тебя за живое, а ты двумя-тремя фразами сделал больше для спасения Израиля, чем сделал бы острый меч любого другого и тысячи воинов в придачу.
Он повернулся к выходу из шатра. Но Иеффай задержал его, сказав:
– Прежде чем отправишься восвояси, окажи мне одну услугу, первосвященник. Только не обижайся! Скажи мне на прощанье «шолом».
13
Иеффай выступил в поход с восемью тысячами воинов и множеством осадных орудий, перешел Иордан и окружил Газер и Иебус, мощные крепости хананеев; тем самым он отрезал крепости от основного войска, стоявшего в ожидании битвы на северной равнине. Так он избавил западный Израиль от угрозы на юге и высвободил все его силы, возглавляемые Таханом, для решающей битвы на севере.
Иеффай подумал было принять в ней участие, но вспомнил Елеада, его всезнающие, проницательные глаза с поволокой и привычные к письму пальцы, которые занесут на таблицы его дела. И решил ограничиться более важной, но неблагодарной задачей – продолжить осаду неприступных крепостей, предоставив Тахану счастье и блеск битвы.
Тахан разбил ханаанское войско, и Иеффай вернулся на восточный берег Иордана без воинской славы.
Но весь Израиль считал его своим спасителем.
Он и на этот раз пошел в погребальную пещеру, чтобы отчитаться перед покойным отцом. «Я воевал в Ханаане, – сказал он ему. – А славу победителя уступил военачальнику Ефрема. И на обоих берегах Иордана все знают, что в час грозной беды спас Израиль твой сын, и всем ясно, что писцы нарекут эти годы „годами Иеффая“. Но заплатил я за свою славу чудовищно высокой ценой. Не мне, отец мой, суждено продолжить твой род, его продолжат другие твои сыновья, деловые, порядочные и заурядные. Победа не принесла мне радости. Душа тоскует и ждет того дня, когда меня отнесут к тебе, в пещеру».
Но в Галааде многие были недовольны, что Иеффай уступил славу победителя ненавистному Ефрему.
Больше всех огорчался Авиям. Почему Иеффай упустил случай приумножить славу Галаада среди колен Израилевых? Старый священник был уверен, что Иеффай сделал это назло ему, чтобы только его Массифа, его Ковчег и его Престол не стали центром притяжения для всего Израиля.
Вражда между Ефремом и Галаадом была забыта, единение Израиля осуществилось, и хотя не все извилистые пути, приведшие к этой великой цели, были придуманы Авиямом, все же именно он подтолкнул Иеффая на великие свершения. Авиям испытывал законную гордость. Но и досада тоже его разбирала: Иеффай не захотел скрепить объединение восточного и западного Израиля клятвенным союзом. И дело жизни Авияма осталось незавершенным.
В его изощренном мозгу родился последний хитроумный план. Западные колена никогда не признавали за старым Галаадом звания Судьи в Израиле, Верховного судьи. Теперь они должны будут признать его за сыном, оказавшим такую важную помощь Ефрему. Он, Авиям, предложит Иеффаю помазать его Верховным судьей. Тот наверняка согласится. И Верховный судья переместится из Шилома в Массифу, Галаад станет главным коленом Израиля, и он, Авиям, прежде чем уйти в погребальную пещеру, увидит цель своей жизни достигнутой.
Он взял в руку посох и направился в лагерь за городскими воротами, к Иеффаю.
Завидев его тощее лицо с крючковатым носом, густыми бровями и взлохмаченной бородой, Иеффай чуть ли не с радостью ощутил, как прежняя ненависть вновь подступила к горлу.
– Не обижайся на меня, отец и господин мой, – сказал он, – за то, что я так долго и пристально тебя разглядываю. Просто я еще ни разу в жизни не видел вполне счастливого человека: ты – счастлив вполне. Ты достиг всего, чего хотел. Я разлучен с аммонитянкой, Аммон раздавлен, Ханаан тоже, между восточным и западным Израилем нет вражды, и все это – дело твоих рук, твоя заслуга. Но расплачиваться за все это ты предоставил мне.
Авиям был стар и немощен, он еле держался на ногах, опираясь на посох, и очень сожалел, что сесть ему так и не предложили. Но душа его упивалась горечью, сквозившей в словах Иеффая. Все, что тот сказал, было истинной правдой. Ягве вложил в него, священника Авияма, свой высокий дух и ум, а тому достались лишь сильные кулаки. Кулаки делают то, что велит ум.
Так будет и впредь.
Он сказал:
– Я заронил в твою душу искру великой мысли Ягве. Ты раздувал эту искру, пока не вспыхнуло пламя. И если Израиль сегодня един, то в этом не меньше заслуг военачальника, чем священника. Мой долг показать это всему народу. Ты не должен довольствоваться долее званием судьи Галаада. Тебе пристало священное масло Верховного судьи, Судьи в Израиле.
Иеффай окинул тощего старца насмешливым взглядом.
– Ты так стар, – сказал он, – так немощны твои руки, а все хочешь играть на мне, да и на всем народе, словно на цитре. Ты очень упорен, старик, и я высоко ценю твердость твоей воли. Но любить тебя за нее не в силах. Я не друг тебе. В душе моей осталось мало огня, у меня нет больше ни друзей, ни врагов; но, когда я вижу твою огромную голову, первосвященник Авиям,
