в балете полно голубых, и туда опасно отдавать сыновей.
Марио хмыкнул.
— Но нельзя отрицать, что такого вовсе не случается. Уж кому, как не тебе, знать.
— Черт подери, нет! — яростно возразил Барт. — Я не о том, и ты это знаешь! Парень, я был в курсе про тебя. И если бы я ошибся…
— Если бы ты ошибся, — перебил Марио, — появилась бы еще одна грязная история насчет того, что в балете одни педики, которые только и делают, что бросаются на детишек. К тому же некоторые могли бы сказать, что я вырос бы нормальным, если бы ты не…
— Да ладно тебе, — ласково сказал Ридер, — ты же не веришь в эту чушь. Ну согласился бы ты раз — потому что я тебе нравился или тебе было любопытно, каково это. Ну два — потому что мы были друзьями, и ты не хотел ранить мои чувства. Только если бы это было не твое, рано или поздно ты послал бы меня далеко и надолго и нашел бы себе девушку. В балете хватает красивых девушек.
Он натянул трусы и принялся надевать брюки.
— Мне просто тошно слышать, как дети простодушно выкладывают, что их отцы считают всех танцоров геями. Такое ощущение, будто это хуже смерти. Даже если бы это была правда… а это не так.
— Просто такие вещи трудно понять, пока… сам не почувствуешь, — вставил Томми. — А потом уже слишком поздно. Как заставить понять тех, у кого нет такого опыта?
— Возможно, — жестко сказал Барт, — надо сделать то, чего мы побоялись перед этими мальчиками. Поговорить прямо. Так и сказать: «Послушай, парень, я гей, но это, во-первых, не делает меня женоподобным, а во-вторых, я не рыщу по округе, только и думая, как бы изнасиловать первого встречного».
Марио криво улыбнулся.
— Сказать и оказаться в грязи по макушку.
— Безусловно, — проговорил Барт с неожиданным отчаянием.
В волнении он криво повязал галстук и теперь мучительно его перевязывал.
— Я чувствую себя шпионом. Или каким-то двойным агентом. На экране расточаю любовь и романтику, а в жизни… Боже, как меня это все достало. На меня вешаются женщины, я получаю любовные записки десятками, а мне просто хочется встать и заорать, что я совсем не такой и мне это не нужно.
Голос его подрагивал. Замолкнув, Барт принялся трясущимися руками зажигать сигарету.
— Я тебя понимаю, — сказал Марио. — Наверное, всем нам это знакомо. Но таков мир, и вряд ли мы можем что-то изменить. Разве что вернуться во времена той книги, которую ты мне когда-то дал. Про Грецию и священный отряд.
Слабо улыбнувшись Барту, он повторил отрывок, который цитировал несколько лет назад Томми.
— Любовь и дружба принимают свою чистейшую форму в отношениях между мужчинами. В Спарте каждому достойному мальчику полагалось иметь зрелого любовника, который был ему наставником и образцом мужественности. Эээ, черт, дальше забыл. Что-то вроде того, что оба скорее бы умерли, чем выставили себя в недостойном свете в глазах друг друга.
— Ты и твои дурацкие древние греки, — мрачно протянул Барт. — Знаю, знаю. Греки могли то, греки могли се. А мне в наши времена от этого какая польза?
Марио тронул его за плечо, и Томми вспомнил, что когда-то они спали друг с другом. Теперь стало очевидно, что их связывало нечто большее, чем просто секс.
— Ты не знаешь, что это значило для меня. Когда я поступил в колледж, именно ты сказал, что мне надо познакомиться с греческой литературой. Разве ты не понимаешь, каким откровением для меня это стало? До этого я считал, что один такой, кроме разве что парочки дегенератов. И я думал, что в конце концов тоже таким сделаюсь. А потом я встретил тебя и понял, что… среди гомосексуалов есть и хорошие люди, что человек может быть геем, но оставаться при этом… достойным, честным, целеустремленным… творческим.
Он приобнял Барта за плечи.
— Вся эта штука насчет вдохновения и примера для подражания. Иисусе, разве ты не понимаешь, кем ты был для меня? Мне понадобились все эти книги… и не только они… чтобы вернуть себе хоть каплю самоуважения. Я уже не говорю о том, чтобы чувствовать себя нормальным и правильным, но хотя бы набраться смелости продолжать с этим жить.
Барт упрямо отводил глаза.
— Ты идеалист, Мэтт. В твоем возрасте я тоже таким был. Но какая от этого польза?
— По-моему, ты не так уж изменился. Хотя ты, конечно, прав. Было бы лучше, если бы могли быть так же честны с этими детьми, как… как друг с другом. Если бы не пришлось бояться, как бы чего не вышло.
Барт рассмеялся, разбивая напряжение.
— Ага, я прямо это вижу. Вводим, значит, во всех старших школах и колледжах древнегреческие идеалы, приставляем к каждому мальчику старшего товарища, который будет учить его благородным идеям. А потом пытаемся убедить всех и каждого, насколько чисты и высоки такие отношения.
Он улыбнулся Марио и — будто бы забыв, что с ними Томми — взъерошил ему волосы, как маленькому.
— Если бы все поддерживали твои идеи, гомосексуалам в этом мире жилось бы легче.
— Обрати внимание, — ласково сказал Марио, — откуда, по-твоему, я взял эти идеи? Конечно же, у тебя.
ГЛАВА 13
Томми проснулся с настойчивой мыслью, что ему непременно надо спуститься в зал: там собиралось случиться что-то страшное. Не включая свет, он вышел из комнаты, по темному коридору прошел к лестнице, спустился, миновал кухню и добрался до деревянных ступеней, ведущих к бывшему бальному залу. Ни в коридоре, ни на лестнице никого не было, собственные шаги были не слышны, но в зале горел свет — мягкий зеленоватый свет, идущий как будто отовсюду сразу.
На аппарате вниз головой раскачивался в ловиторке Джонни, а Марио стоял на
