— Я очень хорошо понимаю, матушка, что если увас никогда не мелькало подобной догадки, в моих устах, хотя бы и высказанная сглазу на глаз, она должна показаться жестокой и противной природе. Но я не могуотделаться от этой мысли. Ни время, ни новые впечатления (я пробовал все,прежде чем решиться на разговор с вами), — ничто не в силах ее изгладить.Поймите, ведь я присутствовал при последних минутах отца. Я видел его лицо,когда он вручал мне часы, стараясь объяснить, что я должен передать их вам вкачестве напоминания, смысл которого вы поймете сами. Я видел, как он последнимусилием пытался написать какое-то слово, предназначенное для вас, но карандашуже не повиновался его слабеющей руке. Чем более смутным и таинственным кажетсяжестокое подозрение, преследующее меня, тем мне важней узнать обстоятельства,которые могли бы его подтвердить. Во имя создателя постараемся доискаться доистины и, если в самом деле было совершено в прошлом какое-то зло, которое нампоручено исправить, исполним это как свой священный долг. Никто, кроме вас,матушка, не может помочь мне в этом.
От того, что она всей своей тяжестью налеглана спинку кресла, оно потихоньку, маленькими толчками, откатывалось назад, иэто придавало ей сходство с ускользающим призраком. Она подняла левую руку клицу, ладонью наружу, словно заслоняясь от сына, и молча глядела на негопристальным взглядом.
— Быть может, в погоне за деньгами, внастойчивых поисках выгодных сделок — раз уж я начал этот разговор, матушка,приходится говорить начистоту — кого-нибудь безжалостно обманули, обидели,разорили… Вы еще до моего рождения были душой и мозгом фирмы, вам, как натуреболее сильной, подчинена была на протяжении четырех десятков лет всядеятельность моего отца. И я уверен, что в вашей власти разрешить мои тревоги исомнения, если только вы не откажетесь помочь мне установить истину. Неоткажетесь, матушка?
Он остановился в надежде услышать что-либо вотпет. Но плотно сомкнутые губы его матери были так же неподвижны, как гладкиебандо седых волос под чепцом.
— Если можно загладить вину перед кем-то,исправить причиненное кому-то зло, разберемся в этом и сделаем это. Или свашего позволения, матушка, я сделаю, если только у меня хватит средств. Такредко случалось мне видеть, чтобы деньги приносили счастье — так мало покоядали они, насколько я знаю, этому дому и всем его обитателям, что я меньше, чемкто-либо, склонен дорожить ими. Все, что эти деньги могут дать мне, будет дляменя лишь источником горьких укоров совести, пока меня преследует мысль, чтоиз-за них был омрачен тяжким раскаянием последний час отца и что ониприобретены нечестным путем и достались мне не по праву.
В двух или трех шагах от бюро на дубовойпанели стены висела сонетка. Внезапным резким толчком миссис Кленнэм направилатуда свое кресло и сильно дернула за сонетку правой рукой — в то время каклевой она по-прежнему заслоняла лицо, точно ожидая удара и готовясь отвестиего.
Вбежала перепуганная девушка.
— Флинтвинча ко мне!
Девушка исчезла, и почти в то же мгновение вдверях показалась фигура старика.
— Ага! Уже на ножах! — сказал он, хладнокровнопоглаживая себя по щеке. — Впрочем, этого я и ожидал. Я знал, что так будет.
— Флинтвинч! — сказала мать. — Посмотрите нанего! Посмотрите на моего сына!
— Да я и то на него смотрю. — отозвалсяФлинтвинч.
Она простерла вперед руку, которую преждедержала как щит, и, указывая на виновника своего гнева, продолжала:
— Едва переступив порог родного дома, непросушив еще башмаков от дорожной грязи, он является к матери с клеветой,оскверняющей память отца! Призывает мать вместе с ним разворошить всю жизньотца, рыться по-шпионски в его делах, что-то в них выискивая. Ему, видите ли,пришло в голову, что все наше достояние, которое мы копили из года в годнеустанным трудом и заботами, не щадя сил и отказывая себе во всем, есть не чтоиное, как разбойничья добыча; и он желает знать, кому именно следует отдать всеэто во искупление зла и в возмещение убытков!
Хотя гнев клокотал в ней, она говорила ровным,сдержанным голосом, звучавшим даже тише обычного. Но каждое ее слово былословно отчеканено.
— Искупление! — повторила она. — Да уж,поистине! Легко говорить об искуплении тому, кто только что вернулся послепраздной жизни в чужих краях, полной утех и веселья. Но пусть он взглянет наменя, проводящую свои дни в оковах, в заточении. А ведь я безропотно сношу всеэто, ибо так назначено мне свыше во искупление моих грехов. Искупление! Да кчему же еще сводится моя жизнь в этой комнате? Чем иным были все эти пятнадцатьлет?
Так она постоянно сводила свои счеты снебесным владыкою, все что можно записывая в кредит, аккуратно выводя сальдо ине забывая взыскивать причитающееся. Но если и отличалась она тут чем-либо отдругих, то лишь той силой и страстностью, которую вкладывала в это занятие.Тысячи и миллионы делают то же самое изо дня в день, каждый по-своему.
— Флнитвинч, подайте мне книгу!
Старик взял со стола требуемое и подал своейгоспоже. Она заложила два пальца между страниц книги и с угрозой потрясла ею усына перед глазами.
— В те далекие времена, о которых говорится вэтой книге, Артур, жили среди людей праведники, возлюбленные господом, которыеи за меньшую провинность с проклятием изгнали бы своих сыновей из отчего дома —и если бы заступился за грешного сына народ, то целый народ был бы проклят отбога и людей и осужден на погибель весь до грудных младенцев. Ты же запомниодно: если когда-нибудь тебе вздумается вновь начать этот разговор, я отрекусьот тебя, я запру перед тобой свою дверь и сделаю так, что ты пожалеешь, зачемне лишился матери еще в колыбели. Никогда больше я не взгляну на тебя и непроизнесу твоего имени. И если в конце концов тебе доведется войти в этукомнату, когда я буду лежать в ней мертвая, пусть мое бездыханное тело истечеткровью при твоем приближении.
От неистовой силы этих угроз, а еще и оттого(страшно сказать!), что ей смутно казалось, будто она совершает какой-торелигиозный обряд, миссис Клейнам почувствовала некоторое облегчение. Онаотдала книгу старику и умолкла.
— Ну-с, начал Иеремия, — условимся заранее,что я не буду становиться между вами: но все таки, раз уж меня позвали всвидетели, нельзя ли узнать, в чем тут у нас дело?
Это пусть вам объяснит моя мать. — сказалАртур, видя, что от него ждут ответа. — За нею слово. А то, что говорил ей я,не предназначалось для посторонних ушей.
