Странно, однако, что она в течение всего спектакля игнорировала его. Она, конечно же, не могла не заметить его — ложа находилась практически на сцене. Но, поразмыслив, он решил, что так лучше. Это не театр Фридерика, где Анна посылала ему воздушные поцелуи, как только он входил в зал. Это «Ковент-Гарден», и здесь был весь Лондон. Сдержанность была необходима, особенно когда в королевской ложе сидела её величество королева и половина двора наблюдала за происходящим. Слово «сдержанность» было ключевым в этом городе. Но всё равно она могла бы украдкой улыбнуться ему...
Как только спектакль закончился, он бросился за кулисы, но, как и следовало ожидать, в её уборной была толпа поклонников. Он решил подождать. Некоторое время он наблюдал обычную суматоху, которая бывает после спектакля. Рабочие сцены носили картонные деревья, актёры, всё ещё в костюмах, бродили взад и вперёд. Ну все, к этому моменту поклонники уже, должно быть, сказали ей, что она великая певица. Почему они не идут домой, почему она их не отсылает? Она ведь знает, что он здесь. В записке, которую он вложил сегодня днём в розы, он предупредил, что зайдёт за ней после спектакля. Тогда почему она не отделается от этих людей? С её стороны невежливо заставлять его так долго ждать. Ему хотелось уйти и проучить её.
К тому времени, как последний посетитель покинул её гримёрную, Феликс был уже в бешенстве. Больше часа торчал он в ожидании...
Он постучал. Дверь открыла костлявая морщинистая женщина. Она была бедно одета, даже не в форме горничной. «Не к лицу примадонне, — подумал он, — иметь такую неряху».
— Синьорина просит вас подождать, — буркнула неряха. — Приходите минут через двадцать, si?
Прежде чем он успел возразить, дверь захлопнулась прямо перед его носом.
Возмутительно! Мисс Салла обладала великолепным голосом, её поцелуй был восхитительным, но её манеры были ужасными.
«Ужасные!» — повторил он про себя.
Он всё ещё раздумывал над тем, следует ли ему уйти и проучить её, когда дверь её уборной снова открылась. Мария Салла стояла перед зеркалом, поправляя воротничок вечернего платья.
— Я та-ак рада, что вы приходить! — вскричала она через плечо, словно его присутствие явилось для неё полной неожиданностью. Она говорила тем театральным, неискренним тоном, какой актрисы приберегают для совершенно чужих людей. С рассеянным видом она протянула ему руку для поцелуя, отняла её быстрым, резким движением и отвернулась к зеркалу. — В следующий раз не посылать розы, нет? Все мужчины посылают розы. В следующий раз посылать что-нибудь другое, si?
Ну и наглость! С чего она взяла, что будет следующий раз?.. Но прежде чем он смог придумать какой-нибудь остроумный и уничтожающий ответ, она обернулась к нему, взяла его под руку и с обворожительной улыбкой проворковала:
— А теперь вы повести меня ужинать, si?
Десять раз в тот вечер он хотел подняться, уйти и никогда больше её не видеть. Она умудрялась доводить его до исступления, ранить его самолюбие, действовать на нервы интонацией, насмешливым взором. А потом без всякого перехода дарила нежным, обволакивающим взглядом, преисполненным таким обещанием любви, что его сердце готово было выскочить из груди. Это было безумием. Возможно, Карл в конце концов прав...
Пока они пили кофе из маленьких чашечек, она вела разговор о спорте. В прошлом году на спортивном горизонте появился высокоскоростной велосипед и произвёл фурор. Мария поведала Феликсу, как ей нравятся её утренние велосипедные прогулки.
— Может быть, вы уметь кататься на велосипеде, si? — спросила она, растягивая слова.
— Нет, не умею, — ответил он раздражённо. — И не собираюсь учиться.
— Может быть, вы боитесь? — промурлыкала она, поднося чашку к губам и рассматривая его сквозь опущенные ресницы. — Многие люди чувствуют страх перед велосипедом.
— Я не чувствую страха, как вы выражаетесь, — парировал он. — Просто думаю, что это хитроумное изобретение, вот и всё.
— Может быть, у вас нет способностей? — не унималась она с той неторопливой настойчивостью, которая, как он понял, была неотъемлемой чертой её характера. — Только очень хорошие спортсмены могут удерживать равновесие на велосипеде. Может быть, вы упасть лицом о землю? — Её слова сопровождались хихиканьем.
— Я не упаду лицом о землю, — горячо возразил он. — В управлении велосипедом нет ничего сложного. На них ездит масса глупцов. И позвольте мне вам заметить, — добавил он с убийственной иронией, — они выглядят весьма нелепо.
Она просила, увещевала, говорила оскорбительно, саркастически и просто грубо. Он оставался непреклонен. Он любит спорт не меньше других, заявил он. Хорошо плавает и ездит верхом, отлично играет в крокет и прочие игры на траве.
— Но я не собираюсь взбираться на одну из этих машин, и, что бы вы ни говорили, это не заставит меня передумать...
На следующее утро на залитой солнцем, пустынной аллее Гайд-парка он всё ещё не передумал. «Не передумал» — так он ей и сказал, когда она помогала ему взобраться на «одну из этих машин». Она оказалась превосходной учительницей. Терпеливой, доброй, умелой. Её глаза ласково блестели, и она не уставала хвалить его храбрость, делать ему комплименты по поводу успехов. Когда он падал, она подбегала к нему, обнимала, приглаживала его растрепавшиеся волосы и подсаживала обратно в седло. К полудню он мог сохранять неустойчивое равновесие на короткое время, и они ехали рядом, смеясь как счастливые дети.
В последующие дни он почти всё время проводил с Марией. Она призналась, что ей нравится его общество, но, казалось, всякое желание целоваться с ним покинуло её.
— Ты мне как fratello, как брат, — заявила она ему. Всю свою жизнь, объяснила она, ей хотелось иметь брата.
Её первый поцелуй не подготовил его к этому внезапному повороту в их отношениях, но он не стал переубеждать её. Как он заметил, её настроение часто менялось, и не имело смысла с ней спорить. Отнесись она к нему как к отцу, он бы притворился, что согласен и на это. Просто он надеялся, что она вернётся к более нежным чувствам.
Её представления о братских отношениях были туманными и лишёнными предрассудков. Любовь, заявила она однажды, основана на доверии, а она ему полностью доверяет. Когда он отвозил её домой после спектаклей, она прижималась к нему, положив сонную голову ему на плечо. Он чувствовал лёгкое покачивание её тела, время от времени слабый толчок заставлял её крепче обхватить рукой его шею. Ему требовалось собрать всю волю, чтобы продолжать вести себя как брат, которым она его считала.
Дни сделались теплее. Они катались на лодке по Темзе, её рука свисала в воду, пока они скользили вдоль тенистых берегов. Дважды они выезжали из Лондона в её голубой «виктории» и устраивали пикники на потаённых лесных лужайках. После завтрака они лежали рядом на траве, тихие и изморённые жарой, глядя на клочки голубого неба, видневшиеся сквозь листву, слушая щебетание птиц над своими головами. Она засыпала, прильнув к нему, как ребёнок, касаясь губами его уха.
